Огонек погас, но Аксён преспокойно добрался до нужной двери. Снял фонарь, щелкнул. Свет.

Гараж был пуст, разводы масла по бетону, возле гаражных ворот лежал Тюлька. На спине. Левая нога была зажата в капкан, но не ступней, а как-то дико, коленом. Тюлька не двигался, лежал, будто спал.

Аксён осторожно приблизился, поставил фонарь рефлектором вверх, бухнулся на колени. Крови не было. Капкан сжал колено, сдавил его, штаны разодрались, кожа собралась в синеющую гулю. Тюлька дышал.

Аксён хотел хлопнуть Тюльку по щеке, пробудить, но передумал. Капкан большой, наверное, волчий, взялся в ногу весьма неудачно. Аксён осторожно повернул брата на бок. Капкан лязгнул по бетону. Наступил на скобу, челюсти, щелкнув, разошлись. Аксён отбросил капкан в темноту.

Хлопнул Тюльку по щеке.

Тюлька открыл глаза. Аксён думал, что брат закричит, но он только сказал:

– Больно. Упал… За ногу укусило…

Болевой шок. Точно. Он должен орать, биться, ногами дрыгать, а он ничего. Одурел совсем.

– Ерунда, – хмыкнул Аксён. – Ударился – и все. Стукнулся. Сейчас пойдем…

Он зажал фонарик зубами, ручка резиновая, не пластмассовая, держать удобно, свет теперь бил перед собой, Тюльку не видно.

– Теперь не шевелись.

Аксён подсунул руки под Тюльку и поднял его.

Тюлька был легким.

Дождь не прекращался уже восемь дней. Тюлька грустил, сидя у окна, потом ему надоело, и он, обернувшись как следует целлофаном, выскочил наружу, носиться.

Вернулся с насморком. Тогда Аксён рассказал про мокрушников. В лесу, в болоте, в самом центре болота, живут мокрушники – мертвецы, которых когда-то затянула трясина, и, ожившие через шестьдесят шесть лет, они ненавидят солнце и напускают непогоду. Если дождь идет больше шести дней, то его напустили мокрушники. И они ждут – там, в глубине дремучих логов, когда кто-нибудь осмелится сунуться в их сумрачные владения.

Ну а что они делают с теми, кто осмелился, общеизвестно, судьбе их не позавидуешь. Тюлька испугался и на улицу больше не ходил, все дожди собирал из разрозненных деталей пластикового конструктора «Суперкрепость». Аксён переждал четверг, день, когда дождь лил слишком сильно, и отправился в город. Он, как и Тюлька, обернулся полиэтиленом, надел сапоги – и на восток.

Он шагал через воду и грязь, совсем не мерз, в целлофане было даже чуть жарковато. За три километра от города его подобрал лесовоз.

Город был пуст, в дождь здесь пойти некуда, улицы отданы воде, падающим листьям и влажному шороху.

Она ждала его.

Сидела на крыльце, грызла семечки. Рядом свеча в пластиковой бутылке, горела плохо, огонек дрожал и старался погаснуть.

Каждый раз, когда он приходил, она ждала его, ну, во всяком случае, так казалось Аксёну. Вот и сейчас выскочила под дождь, прошлепала по скользким доскам, остановилась, улыбаясь.

Аксёну вдруг захотелось ее поцеловать, но он удержался, вернее, постеснялся, они некоторое время глупо стояли под водой, держась за руки и глядя друг на друга. Потом Аксён услышал, как у Ульки стучат зубы, и потащил ее на крыльцо.

Они сидели на ступенях, глядя, как ручьи собираются в речки, слушая капли по крыше, молчали. Он сидел на две ступени выше, смотрел на ее шею и думал, как это здорово – вот так сидеть и смотреть.