— Зря не появлялась, — жестко сказала она. — Я ведь, Володя, всегда любила наше Атяшево. И бежала я не отсюда, а от нее.
— От мамы? — удивленно, но понимающе спросил Владимир.
Ирина кивнула:
— Сам знаешь, какая она. Ее дети должны были быть самыми лучшими. Поверишь ли, она нас с Олей в детстве и не хвалила никогда, все наши успехи воспринимались как должное. А неудачи… На них мы просто не имели права. Знаю, она хотела нам добра; знаю, благодаря ей я стала тем, кто я сейчас, но…
— По-моему, ты немного сгущаешь краски, — осторожно возразил Володя. — Оля мне много рассказывала о своем детстве, она все видит не совсем так.
— А я — именно так! — резко ответила Ирина и щелчком отбросила окурок во влажную от вечерней росы траву. — Когда-то я поклялась себе, что никогда не буду такой матерью, как она. Старалась не давить на дочь, пыталась дать ей все, что она пожелает… Помнила, сколько мне всего в детстве хотелось, ну и… Сейчас столько всего появилось, такой выбор… А у меня и возможности есть… Я никогда от нее ничего не требовала, ни к чему не принуждала, не заставляла. Боялась быть такой, как мама. Хотела как лучше, а получилось… Алика, по-моему, просто ненавидит меня. Грубит, делает все мне назло…
Тут она прервала свой сбивчивый монолог, осознав, что говорит так эмоционально, что путается в словах. Наверное, ее даже трудно понять.
Однако Володя, судя по всему, понимал и глядел с сочувствием.
— Вот потому я и приехала, — продолжала Ира. — Потому что я не знаю, что мне делать с ней, как устроить ее в жизни? Ведь она — мой единственный ребенок, моя кровиночка, и то, что с ней происходит…
Ирина снова замолчала, на этот раз уже надолго. Солнце уже село, на землю потихоньку стали опускаться синие, теплые, уютные летние сумерки.
— Знаешь, Ира, ты меня, конечно, извини, — проговорил вдруг Владимир, — может, я не в свое дело лезу… Но тебе для начала самой бы в жизни устроиться. В смысле в себе разобраться. Может, в том и беда, что у тебя у самой что-то не так… Знаешь, я вот по работе своей смотрю. Когда подросток, мальчишка или там девчонка в какую-то серьезную историю вляпывается, то в большинстве случаев в этом родители виноваты. Либо избаловали до крайности, либо им наплевать на него, заняты только своими делами…
— Думаешь, у меня именно такой случай? — Ирина спросила это с обидой в голосе, но сама чувствовала, что Володя совершенно прав. Она и избаловала Алику, и не занималась ею многие годы…
— Как бы тебе сказать… — Володя явно и хотел помочь, и не знал, как это лучше сделать, чтобы не затронуть ее чувств. — Ты, главное, дай ей понять, что ты ей прежде всего друг, а не враг. А то ты из крайности в крайность бросилась: то вообще на ребенка внимания не обращала, а теперь решила держать ее в ежовых рукавицах… Оно, конечно, тоже иногда полезно, но ребенку, тем более девочке, все же ласка нужна. Понимаю, вы с Олей от своей матери немного ласки видели — но это не значит, что с собственными детьми надо повторять чужие ошибки.
Ирина молча потянулась за новой сигаретой.
— А то, что она ершится, как любой подросток, — продолжал, увлекшись, Владимир, — так это она не со зла, а от обиды на тебя. Ты не смотри, что она выше тебя ростом, особенно когда на каблучищах своих, — в душе-то она еще дитя дитем. Ей хочется, чтоб мамка с ней посидела, по головке погладила, о тряпочках да о мальчишках пошепталась. А тебя никогда нет рядом. Вот она и дуется, потому и грубит… Это, Ир, она так любовь свою к тебе выражает, а вовсе не ненависть. Сама-то она хотела бы, может, по-другому выразить — да не умеет. Не научил никто…