— С лучшей яблони в моем саду, — похвастался он. — О ней на все Атяшево слава идет. Так что, пока урожай не сниму, забот полон рот — то и дело мальчишек гонять приходится.

Алика засмеялась и не стала тянуть, тут же впилась зубами в самое большое и сочное яблоко. По вкусу оно и впрямь оказалось восхитительным — ничего общего с тем, что продают в московских супермаркетах.

— Ну как ты, дочка? — заботливо спросил Игнатий Андреевич, осторожно присаживаясь на больничный стул.

— Да уже почти хорошо, — заверила Алика, не переставая жевать. — Врач говорит, что завтра или послезавтра уже выпишут.

— Это хорошо, — одобрительно кивнул дед Игнат. — Какая бы замечательная больница ни была, а дома всяко лучше. По себе помню, когда в Москве, в госпитале Бурденко валялся, день и ночь об одном только думал — скорей бы домой…

— А сколько вы там пролежали? — полюбопытствовала она.

— Семь месяцев и двенадцать дней, — последовал точный ответ.

— Так долго? — Алика ахнула. — С ума можно сойти!

Дед Игнат пожал плечами.

— А что ты хочешь? Пока операция, пока в себя пришел, пока заново ходить научился. Да и осложнения были, без них тоже не обошлось…

Доев яблоко, Алика выкинула огрызок в пакетик для мусора и тут же потянулась за следующим.

— Знаете, Игнатий Андреевич, — проговорила она после паузы, — все-таки я не перестаю вам удивляться. Вы постоянно веселый, все время балагурите, подшучиваете над всеми, но беззлобно, необидно…

— Ты первое время обижалась, — подмигнул дед Игнат.

Алика улыбнулась:

— Я ж не сразу поняла, что вы это не со зла, а любя… Но я сейчас о другом. Как вы можете быть таким веселым? У вас же ноги нет!

— Так ноги же, а не головы! — хохотнул дед Игнат. — Веселье, понимаешь ли, дочка, не в ногах, а в душе… Хотя врать не буду, первое время после операции мне было совсем не до смеха, конечно. Так не до смеха, что жить не хотел. Думал — ну куда я теперь, без ноги-то? Кому нужен? Ни служить не смогу, ни семью создать… Совсем уж было расклеился, но все же сумел взять себя в руки. И дал себе слово, что не только на ноги встану, но и в строй вернусь. Ты про Алексея Маресьева читала? Вот и я решил, что буду вроде него…

— И у вас получилось, — одобрительно кивнула Алика. — Я вот даже и не подозревала, что у вас нет ноги, пока мне не сказали.

— А то! — Улыбка деда Игната снова сделалась озорной. — Я ведь не только хожу, я даже танцевать могу, правда, только медленные танцы. Вприсядочку уже не выйду, конечно, ну и нижний брейк тоже не могу. Но! Скажу тебе по секрету, даже какой-никакой вальс на нашей с Танечкой свадьбе планирую.

— Восхищаюсь я вами, Игнатий Андреевич! — восторженно покачала головой Алика. — Я вот не могу ни шутить, ни смеяться, когда на душе тяжело.

— Ничего, милая. — Дед Игнат поднял тяжелую руку и отечески погладил девушку по волосам. — Это с возрастом придет. У нас, россиян, это в крови. Когда больно, страшно или горько, лучше шутить, чем плакать. А когда, наоборот, хорошо и спокойно — так и сам бог велел похохмить…

А на другой день Алику действительно выписали. Правда, на голове еще оставалась повязка, но уже не такая жуткая, как первое время, когда даже глаз был закрыт, — а только тоненькая полоска бинта. С лицом же, за которое Алика так тревожилась, все оказалось в порядке. Опухоль спала и исчезла почти бесследно, остались только последствия гематомы в виде желтого пятна, светлевшего с каждым днем, да несколько царапин, которые, к счастью, не имели шансов превратиться в долговечные шрамы. Конечно, лечащий врач предупредила, что надо будет наблюдаться еще как минимум неделю, дважды в день делать перевязку и избегать волнений и нагрузок, в том числе и нагрузок на зрение, включая телевизор и компьютер — но все это уже казалось сущими пустяками.