— Чего это он? — спросил Василий. — Чуть ендову из рук не выбил.

— Да ну его. Давай квас.

Боярин Воронов объехал окрестные деревни и починки, коих в последнее время становилось все больше, и отправился в Тверь. К вечеру он вошел в гостевую залу княжеского дворца.

Там за столом сидели князь Микулинский, бояре Семен Семенович Гулов и Андрей Михайлович Старко, воевода крепости Петр Данилович Опарь и Иван Богданович Кузнец, прибывший из Москвы. На столе ендовы с квасом, хлебным вином, чарки, блюда с осетриной, щукой, пироги с зайчатиной, телятиной, пареное мясо, миски с разными похлебками, разломленный каравай пшеничного хлеба.

— Крепкого вам здравия, люди добрые! — поприветствовал всех Воронов.

— И тебе того же, Всеволод Михайлович! Проходи, садись на лавку, отведай, что бог послал, — ответил князь Микулинский.

Боярину непонятно было, ради чего устроено это пиршество. С одной стороны, прибыл отряд из Москвы. Да, это радость. С другой — странной смертью, помер княжеский наместник в Вербеже.

Тут Микулинский протянул Воронову чашу с вином и сказал:

— Помяни, Всеволод Михайлович, Бориса Владимировича, скоропостижно ушедшего от нас.

Боярин выпил, понюхал корочку хлеба и проговорил:

— Да, ты прав, князь. Смерть Коновалова была скоропостижной. Но всем известно, что он с детства хворал сердцем. Не раз на грани был.

— Так-то оно так. Вот только Гельмут Рун, новый лекарь, которого нам из Москвы прислали, уверен в том, что наместник помер не от сердца. Он назвал какое-то мудреное латинское слово, когда говорил о причине смерти. По-нашему выходит, что удавил кто-то Бориса Владимировича подушкой в его собственной постели.

— А этот самый лекарь Рун откуда родом будет? — спросил Старко, закусив пирогом.

— Этот немчин из города Марбург искренне убежден в том, что наместника убили.

— Но какому извергу это убийство нужно было? — спросил Воронов. — Наместник никому не мешал, ни с кем не враждовал, добрейшей души был человек.

— В том-то и вопрос, — произнес князь. — Да, губить наместника вроде некому было, а убили. Я думаю, что это злодейство как-то связано с кладом. — Микулинский взглянул на Воронова и осведомился: — Кстати, Всеволод Михайлович, тебе у людей ничего узнать не удалось?

— Нет, князь. Никто ничего не знает. Люди тоже удивляются. Но они в отличие от немчина говорят, что от хвори помер наместник, ибо злобы на него никто не держал. А он что, знал о кладе?

— А вот это тебе, боярин, должно быть лучше всех известно, — неожиданно проговорил князь.

— Почему ты так говоришь, Дмитрий Иванович?

— Не ты ли вчера перед роковой ночью приезжал к наместнику?

— Я. И что? Поговорили мы с ним о делах разных. Я землицы хочу прикупить, просил Бориса Владимировича посодействовать.

— И что он?

— Обещал поговорить с тобой, но не был уверен в том, что ты дашь добро.

— И все?

— Да, все. Хотя он еще жалился, что семья в Твери, а на подворье, кроме него да слуги у ворот, никого нет. О кладе ни слова сказано не было. Правда, наместник обмолвился, что отряд из Москвы к нам едет по твоей, Дмитрий Иванович, просьбе. А вот для чего, никому не известно.