Но захват обезьяны ни на секунду не ослабел; и наконец Пантелеймон обернулся дикобразом.

Деймон-обезьяна вскрикнул и отпустил. В его лапе, подрагивая, торчали три дикобразьих иглы. Миссис Коултер сердито заворчала и свободной рукой отвесила Лире увесистую беспощадную пощечину; оплеуха опрокинула девочку на спину, и не успела Лира собраться с силами, как стакан оказался у ее рта, и ей оставалось либо захлебнуться, либо проглотить его содержимое.

Аме неудержимо захотелось зажать уши: невыносимо было выслушивать эти звуки глотания, всхлипываний, мольбы, кашля и рвоты. Но мало-помалу они стихли, Лира тихонько всхлипнула еще пару раз и снова погрузилась в сон — чародейский сон?

Сон, вызванный зельем! Наркотический, коварный сон! Ама увидела, как на шее девочки появилась вдруг белая полоска: Пантелеймон с трудом перевоплотился в пушистое гибкое длинное существо, полностью белоснежное, если не считать сверкающих черных глаз и черного кончика хвоста, и обернулся вокруг шеи Лиры.

А женщина нежно напевала трогательные колыбельные, приглаживая дочери волосы надо лбом, вытирая покрытое испариной лицо и мурлыча при этом песенки, в которых даже Ама не могла разобрать ни слова, потому что они состояли их сплошных бессмысленных слогов, вроде «ла-ла-ла» или «ба-ба-бу-бу», превращая прекрасный голос в бессвязное бормотание.

Постепенно стихла и песня, и женщина вдруг совершила чудную вещь: взяла ножницы и остригла волосы дочери, так и сяк поворачивая ее безвольную головку, чтобы полюбоваться своей работой. Затем подняла один темно-золотистый локон и вложила в золотой медальон, который носила на шее. Ама догадывалась, для чего ей это нужно: не иначе, как собралась состряпать с волосами еще какое-нибудь колдовство.

Однако, прежде чем спрятать, женщина прижала локон к своим губам… Ох, странно все это!

Золотой деймон вынул последнюю иглу, что-то сообщил женщине, и та, поднявшись, схватила с насеста на пололке пещеры спящую летучую мышь. Крохотное черное созданьице захлопало крыльями и так пронзительно заверещало, что у Амы заложило уши, а затем она увидела, как женщина передала летучую мышь своему деймону; тот взялся за одно из черных крыльев и тянул, пока крыло не треснуло, сломавшись и повиснув на белой нити сухожилия. Умирающая мышь визжала, а ее сородичи в панике носились по пещере. С хрустом и щелканьем обезьяна по одной отрывала у своей игрушки конечности, а ее хозяйка с угрюмым видом улеглась на свой спальный мешок, у огня и неторопливо ела плитку шоколада.

Время шло. Огонь погас; взошла луна, и женщина с деймоном уснули.

Тело Амы затекло и разболелось; она выбралась из укрытия и на цыпочках прокралась мимо спящих, не издав ни единого звука, пока не прошла полдороги.

Страх придавал ей скорости, и она побежала по узкой тропке, а ее деймон, обернувшись совой, бесшумно парил рядом. Чистый холодный воздух, непрерывное качание древесных крон, сияние залитых лунным светом облаков в темном небе и мириады звезд слегка ее успокоили.

Она остановилась, завидев небольшое скопление каменных домов впереди, и деймон опустился ей на запястье.