– А я рекламы так просто боюсь. Я работаю на земле, есть у нас такое выражение: мне только и не хватает, чтобы меня видели по телевизору, а затем подстрелили на улице. Желаю вам скорейшего выздоровления, и передайте поклон супругу.

Сыщик положил трубку, отер платком лицо.

– Все, что можно сделать языком, сделано. Осталось лишь храм поставить. – Он прошел к ширме.

Глаза Капитана смотрели осмысленно, беззлобно, даже с некоторым сочувствием.

– Я рассчитываю на тебя, Алексей Иванович, будь другом, не подведи. – Сыщик пожал его худую руку. – Может, и свидимся.

– Это ты брось, мент! Не дави на жалость. – Капитан сел. – На таких, как ты, только и пахать.

– Спасибо, за это не волнуйся: пашут, даже не распрягают. – Гуров пожал руку Сильверу, показал кулак Классику, кивнул Станиславу на дверь. Сыщики вышли на улицу и остановились – казалось, перед лицом опустили черный бархат. Они немного постояли, темень рассеялась, глянули подслеповатые окошки домов на другой стороне улицы. Справа шевелились фигуры, слышался шепот.

Гуров снял машину с сигнализации, сел за руль, врубил фары. Несколько женщин стояли у забора, прикрывая лица от резкого света.

– Никак нашего дозорного пришибли? – спросил Станислав.

Гуров не ответил, ощущая беду, вынул из ящика мощный фонарь, выбрался из автомобиля, направился к собравшимся.

– Изверги, мужиков вам не хватает, детей кончаете? – Голос звучал высоко, отчаянно.

Гуров подошел, чиркнул лучом по ногам, выхватил лежавшее на тротуаре маленькое тело и быстро отвернулся. Он осветил себя и подошедшего Станислава, который с ходу напористо и зло сказал:

– Ясное дело, никто ничего не видел и не слышал!

– А пошел бы ты, смельчак херов! Сейчас коромыслом перекрещу, враз поумнеешь. – У моложавой крепкой женщины в руках действительно было коромысло.

– Я, сестренка, крещеный, – ответил Стас. – В милицию, конечно, не звонили? – Он присел, положил ладонь на лоб Петра. – Примерно с час, сразу, как вышел.

– А тебе больше других надо? – одернул друга Гуров. – У них своя жизнь, свои счеты.

– У тебя, командир, детей нет, партбилет отобрали, в церковь ты не ходишь, – поняв друга и подыгрывая ему, резко говорил Стас. – Бабоньки, схороните по-людски, пацан еще, божий человек.

– Его ко мне в сад кинули, – начала объяснять худая старуха. – Он бутылки собирал, я его видела.

Стас сунул старухе сто рублей, перекрестился.

– Схороните да помяните. – Стас пошел догонять Гурова, когда услышал:

– Ты случаем не ошибся, мил человек? – старуха ковыляла следом, показывала стольник. – Много дал.

– Ошибся, – кивнул Стас. – Но я, мать, человек верующий, а деньги обратно брать грешно. – Он широко перекрестил женщину, сел в машину.

– Как последний фраер, – шептал Гуров. – Я ублюдку этому на обувку дал, пожалел змею.

– Торопимся, думать не успеваем, – сказал Станислав. – Считай, пустой крючок словили. Лоху последнему понятно: не мог Мефодий придурка в рваных кедах за нами пустить. Старик палку перегнул, а мы сломали, и парня зарезали.

Гуров дернул с места так резко, что Стас поперхнулся, через некоторое время спросил: