– Я должен полчаса поспать. Иначе не выдержу.

В ушах у Воронцова звенело. Отдалённо, с шорохом, рассыпалось битое стекло… Контузия всё же не прошла совсем.

Майор Алексеев даже не оглянулся на него. И только когда Воронцов уснул, по-птичьи уткнувшись лицом в колени, он приказал вестовому принести запасную шинель и укрыть сержанта.

Раненых они ещё затемно отправили на подводах в Мятлево. Сейф со штабными документами положили на телегу, где лежал лётчик с перебитыми ногами, которого полк подобрал на Угре, на переправе. Лежал, запутавшись в стропах, у самой дороги. Но знамя полка майор Алексеев оставил при себе.

– Полк не там, не в санитарных повозках, а здесь, в окопах, – пояснил он, провожая взглядом уходящий обоз.

На рассвете, обходя опушку леса, Воронцов заметил, с какой тоской в глазах окапывались в березняке бойцы. Каждый из них ещё час назад радостно думал: «Вышли, будем жить». А тут, на тебе, какой-то сержант с пятью штыками остановил их и потребовал окопаться и ждать противника. Вот тебе и вышли… «Нет, – думал он, глядя на окапывающихся стрелков, – бойцы старшины Нелюбина и в первый день выглядели иначе. Они хотели драться и дрались потом не хуже курсантов и десантников».

Совершенно иное впечатление производили артиллеристы. Они и держались от пехоты особняком. Сами везли своих раненых. И, видимо, не особенно-то подчинялись майору. Приказы отдавал сержант Федосов, юркий голубоглазый весельчак, чем-то похожий на Смирнова. Когда Воронцов доложил Федосову все обстоятельства, тот удивительно быстро согласился, словно только того и ждал, что бы израсходовать последний боекомплект. Тут же указал расчётам их позиции и приказал, не медля ни минуты, окапываться.

Люди майора Алексеева были угрюмы и, казалось, сосредоточены только на одном – поскорее закопаться, зарыться поглубже и понадёжнее в землю, чтобы выжить и на этот раз.

«Они словно что-то чувствуют», – подумал Воронцов, и ему стало не по себе.

Когда возвращался с осмотра обороны, стал свидетелем такого разговора.

– Степан Спиридоныч, оторвитесь на минуточку. Нет ли у вас, голубчик, чистой тряпицы? – послышалось из-за ближайшего бруствера. Комья земли там были навалены грудой, как попало, и сразу выдавали человека, не опытного на войне.

– Что за надобность, профессор? – отозвался другой голос.

– Да вот, батенька, оружие своё испачкал по неосторожности. Надобно протереть, привести в боевое состояние, а тряпицы подходящей нет.

– Что за спех, профессор? – отвечала ему спина в потной гимнастёрке. – Вот закончим окопы, тогда и почистите свою винтовку.

– Я думаю, очень скоро стрелять придётся. А моё оружие в таком, прямо надо сказать, небоевом виде, что… – Из окопа выглянул сутулый долговязый боец, расстегнул нагрудный карман, вытащил очки в тонкой, видимо, дорогой оправе с круглыми стёклышками, бережно надел их и, уже не щурясь, посмотрел на Воронцова. – Оружие у бойца, как говаривал наш лейтенант, должно всегда содержаться в чистоте и постоянной боевой готовности. Так ведь, Степан Спиридоныч?

– Это, профессор, в уставе записано.