Скала круто обрывалась, уходя в воду, и там, где вода принимала её, слышался лёгкий плеск. Кругом было тихо, лишь далеко над заливом гулко и жалобно кричала какая-то морская птица.

– Это начинает действовать мне на нервы, – сказал Калле.

– А я вот всё думаю, что там дома говорят про нас, – размышлял вслух Андерс. – Как, по-твоему, объявили они розыск по радио?

Только он произнёс это, как оба вспомнили, что Ева-Лотта, уходя вчера вечером из дома, оставила на своей подушке записку: «Не поднимайте шума. Думаю, что скоро вернусь. Я, тра-ля-ля». Даже если её родители сейчас сильно рассержены и, возможно, несколько обеспокоены исчезновением дочери, всё же маловероятно, что, прочтя записку, они тотчас кинутся в полицию. А когда родители Калле и Андерса переговорят с булочником Лисандером, они тоже успокоятся. Ну поворчат немножко, посетуют на глупые затеи Белой розы… В сущности, это даже хорошо. Кто знает, стоит ли вмешивать сейчас полицию? Калле прочёл немало историй о киднепперах, чтобы не понимать, насколько всё опасно. Как бы то ни было, прежде надо переговорить с профессором. Если, разумеется, у них будет такая возможность.

В доме у инженера Петерса горел свет, а кругом было темно и тихо. Тишина стояла такая, что её почти можно было слышать. Если кто и был на острове ещё, то наверняка спал.

Впрочем, нет, спали не все. Никак не мог заснуть профессор. Он лежал на раскладушке и мучил себя бесконечными размышлениями. За всю свою тридцатипятилетнюю жизнь не было случая, чтобы он не мог разрешить какую-либо проблему. Но положение, в котором он оказался сейчас, было настолько идиотским, что он лишь беспомощно покачал головой. Он ничего не мог сделать, абсолютно ничего! И в бессильной ярости он был вынужден это признать. Оставалось только ждать. Ждать, но чего? Что кто-то хватится его и начнёт искать? Но ведь он снял эту старую виллу в Лилльчёпинге как раз для того, чтобы его никто не беспокоил. Он собирался прожить там с Расмусом всё лето. Может пройти немало времени, прежде чем кто-либо вообще заметит его исчезновение. При этой мысли профессор тотчас вскочил с постели. О сне не могло быть и речи. Ох, если бы он мог разорвать этого Петерса на мелкие кусочки…

Ева-Лотта тоже не спала. Она сидела у окна, напряжённо прислушиваясь к каждому звуку извне. Что это – ночной ветерок шелестит ветвями или Калле и Андерс наконец пришли?

День был долгим, ужасно долгим. Для того, кто любит свободу, целый день сидеть взаперти было просто наказанием. Ева-Лотта с содроганием подумала о тех несчастных, что томятся в неволе. Будь у неё возможность, она открыла бы все тюрьмы на свете и освободила бы всех узников. Потому что нет ничего страшнее, чем лишиться свободы. Её охватило чувство, похожее на панику, и она набросилась на забитое досками окно, отделявшее её от свободы. Но тут Ева-Лотта вспомнила о Расмусе и осознала, что должна держать себя в руках. Ей не хотелось его будить. Он спокойно и безмятежно спал на своей раскладушке. Она слышала в темноте его ровное дыхание, и это немного привело её в чувство. Во всяком случае, она была не одна.