– Мне остановиться?
– Нет. Мне так хорошо, – произносит он низким, грудным голосом. А потом поднимает голову, и у меня создается впечатление, что он одновременно и голоден, и немного пьян. Он опять притягивает меня к себе и целует. Потом слегка поворачивается, так что наши тела вжимаются друг в друга, а моя рука обнимает его за талию. – Я готов, – говорит он после еще нескольких поцелуев. – Я хочу тебя.
Я киваю, и он открывает упаковку с презервативом и надевает его на меня, и я получаю от этого гораздо больше удовольствия, чем когда делал это самостоятельно, затем открывает еще два пакетика со смазкой и льет на него.
– Сначала я сверху. Так будет хорошо?
– Мне все хорошо. – И вдобавок к словам я снова целую его. Он при этом улыбается и почти что смеется. Затем переворачивает меня, и я снова лежу на спине, а он становится надо мной на колени. Поначалу давление оказывается таким сильным, что мне почти больно, и я гадаю, а не сделал ли я что неправильно, но его дыхание становится тяжелым, и он улыбается с открытым ртом и возводит глаза вверх.
– О да, – говорит он и начинает двигаться вверх-вниз. Это просто потрясающе. И совсем не то, что минет. И гораздо лучше чем то, что я делаю, стоя под душем. А еще лучше смотреть при этом на Хадсона и слышать его стоны и вскрики.
Он наклоняется вперед, целует меня, я сжимаю его ягодицы, наши языки, равно как и тела, сливаются, а потом он снова откидывает голову назад и начинает стонать еще громче, когда я осторожно двигаю бедрами в такт с его движениями. Он трогает себя, пурпурный лак блестит в тусклом свете. Мне ужасно нравится смотреть на него; это самое сексуальное зрелище из всех, что я когда-либо видел. Вот он я, наконец занимаюсь сексом с Хадсоном, человеком, которого люблю столько лет и который любит меня, подлинного меня, и мне кажется, будто весь мир рукоплещет мне. Не то чтобы за нами наблюдают – такое меня не заводит. Наверное. Мне аплодируют стоя, и не зрители в зале, а весь мир. Мир, вселенная, звезды, все они хлопают в ладоши со словами: «Какой удивительный конец прекрасной любовной истории».
– Хочешь попробовать миссионерскую позу? – спрашивает Хадсон. Волосы у него опять влажные, на этот раз от пота.
Я улыбаюсь:
– Ага.
Двадцать шесть
Свет проникает в палатку через стены, он серый. Дождь прекратился, душно. Я, обнаженный, лежу на спальном мешке, он расстегнут и лежит рядом с мешком Хадсона, но Хадсон куда-то ушел. Его расстеленная для просушки одежда на месте.
Делаю глубокий вдох. Я больше не девственник. Но сейчас я один. Пытаюсь вновь и вновь прокрутить прошедшую ночь в голове, но отсутствие Хадсона беспокоит меня. Отыскиваю в рюкзаке чистые трусы и надеваю их. Куда ушел Хадсон? Он жалеет о том, что мы сделали, что мы сказали, и пытается где-то избавиться от лака на ногтях? Представляю, как он соскребает его до тех пор, пока ногти не начинают кровоточить или вообще сходят, и сильно вздрагиваю. Если он занят именно этим, значит, наши отношения закончились. Может, это была всего-навсего игра, еще одно обыденное дело для Хала, который каждое лето вырезает на дереве имя своего нового трофея. Или попытка испробовать что-то новенькое, и теперь он выбросит воспоминания об этом на помойку.