Я решил не шевелиться. Достаточным счастьем было очнуться на тахте и под пледом, а не на половиках или вообще — на галерейке, Ногам было тепло, и трижды битая спина почти не болела. На лице лежала какая-то тряпка, сладко пахнущая свежескошенной травой, судя по ощущениям, кто-то перебинтовал мне ноги… и снял с меня одежду.

За столом кто-то говорил, наливали кофе, звякнула крышка кофейника, чашкой стукнули о блюдце.

— Да! — сказала бабушка. — Мальчик вырос. Определённо, таланта. Сила.

— Ему известно?… — недоговорил кто-то ещё, бабушка помешала кофе ложечкой и потрусила коробком со спичками.

— Вот о чём ты спрашиваешь? — процедила она. Фыркнула спичка и в кухню вкрался запах дымка, вперемешку с ароматами табака и вишни.

— На Бога, Гелюня, — вскинулась где-то в дальнем углу кузина Сусанна, — ты хочешь нас отправить шпать без торту? К чему тот тон… фуриозный.

— Он знает, что он единственный из трёх? Кто остался… Живой? — прозвенела Эстер, и мне показалось что я под тремя пледами вспотел. — Посмертный?

— Знание есть… — разъярённо сказала бабушка и хлопнула ладонью по столу. — К чему тот… допыт, хотела б уяснить?

— Мы спросили не про знание, — мягко произнес второй голос, и он узнал Анаит. — Вопрос был о нём…

— О тритане, — сказала Эстер, — он ведь кое-что исправил… там. И вернулся… Талант. О, да… я увидала сразу… От кого он всё-таки, Гелена? С чем смешалась высокая кровь?

Большинство звуков стихли, потрескивало полено в очаге и комариными голосами тявкали собаки среди — похоже, они подняли дичь: змею?

Я решил, что если ещё немного помолчу — обязательно лопну.

— Что, ждали — не вернусь? — грозно спросил я и сел. Тряпка свалилась с лица и я увидал уютно озарённую «светом электричным» кухню. — Вам бы всё кровищу… опыри… Злодейские тайны. Дурные сны…

Бабушка, окутанная дымом, словно буддийская статуэтка, проронила:

— О, очухался…

— А вы чего хотели? — сварливо осведомился я, оборачиваясь в пледы и цокая зубами от холода. — Что уже и закостенею… там… весь покусанный, в грязи. И замёрзну.

— Ну-ну, — произнесла Эстер. — Ну-ну-ну. Не стоит лицемерить. Окостенеть и замёрзнуть это почти одно и тоже.

— Можно подумать, вы пробовали, — огрызнулся я.

— Хорошенькое дело! — отозвалась Эстер и её чуть усталые глаза сощурились. — Ты дерзишь, юноша.

— Я так не люблю этого слова, — буркнул я. — Тупое оно какое-то.

— Чего ты не любишь ещё? — милостиво спросила Анаит. — Скажи нам, чтоб мы не беспокоили слух твоей милости.

— Когда кое-кого тошнит шерстью в коридоре, — озлобился я. Сусанна хрипло хихикнула и закашлялась. Я спустил ноги на пол.

— У меня больше нет тапок… — трагично выдавил я.

— Какое горе! Горе… — сказала Эстер. Она подпёрла щёку рукой и смотрела мне в глаза. Точка над моей верхней губой налилась теплом.

— Чем-то жертвуешь всегда, — подхватила Анаит. — Чары без жертвы — фикция.

— Может, как-то можно обойтись без чар или без жертв? — осведомился я, пытаясь встать. — Договориться миром?

— Не всегда возможно, — ответила Анаит. — Мир — слишком э-э-э общее понятие.

— Неможливе договариваться со злом, — изрекла бабушка. — Неможливе! То всегда фарс.