Первый же встречный отведённым в сторону взглядом напомнил Жене, что происходит вокруг и кто есть она в этой новой жизни. Гляди-кось, и тётка Галя не поздоровалась, и дед Андрей будто закашлялся от махорки, закрыл глаза рукавом.

Женя усмехнулась, она уже привыкла, что одни не замечают её, а другие раскланиваются с ней, как с барыней, норовят пожать руку, умиляются, какое платье красивое сама себе пошила, какое кружево сплела к воротничку…

На небольшой площади районного Дома культуры, который финны переделали в церковь, стояли крытый брезентом грузовик и чёрная немецкая легковушка «BMW», рядом прохаживался часовой, сжимая в больших крестьянских руках автомат «Суоми».

В коридоре комендатуры сидел дежурный полицай, хромой Гришка, из своих, местных. Женя поздоровалась, показала головой назад, на улицу.

— Какая-то шишка, — ответил полицай. — Капитан Ориспяя прибежал только-только. Галетой хрустел на ходу, к себе в кабинет повёл. Видать, гость из Хельсинки, раньше не было у нас такого. Мундир военный, на кителе значок серебряный — рука рыцаря держит меч. Такую штучку я видел у одного пузана в полиции в Петрозаводске, тоже важный чин, может, генерал даже. Я этому гостю нашему под козырёк взял, а он — ноль внимания, сквозь меня глядит.

В большой комнате, где раньше был читальный зал библиотеки, они сидели втроём: Лена Захарова, Клава Мартынова и она — Евгения Мякишева. Все трое выписывали паспорта, а Женя как старшая паспортистка носила их на подпись к шефу — начальнику штаба полиции капитану Ориспяя, там же при нём ставила круглую печать. Паспортный учёт вели в специальных толстых книгах по деревням. В других амбарных книгах стояли фамилии тех сельчан, кому выдавались продовольственные и промтоварные карточки. Чтобы не создавать столпотворения, которого страсть как не любил Ориспяя, девушки шли выдавать карточки в назначенные дни в помещение школы.

Женя причесалась у зеркальца, влажной тряпочкой вытерла столы, полила цветы в консервных жестянках, которые Ориспяя велел обклеить цветными бумагами, достала амбарные книги, взяла из шкафа квадратную бутылочку с тушью, привезённую из Финляндии специально для заполнения паспортов.

С нетерпением ожидала этот день Женя. Сегодня, 10 августа, её верная подруга Маша Мартынова, продавщица единственного в селе магазина, должна открыть ей вечером какую-то важную тайну.

Пришла Клава, тоже заинтересовалась приездом гостя в столь ранний час.

— Со стороны Вознесенья прикатил, охрана в грузовике, — шепнула Женя, — видела моя соседка. Может, уже началось?

— Слышно было бы, — тихонько ответила Клава. — Если пушки наши громыхнут, в штабе стёкла заиграют, — усмехнулась она и, уткнувшись в толстую тетрадь, заскрипела пером.

Ориспяя ценил красивый почерк Клавы, всегда находил повод похвалить её за это, но всё же чаще отмечал барышню Мяккинен, так он любил называть Женю, за то, что она меньше других ошибалась при заполнении паспортов, а значит, меньше уходило бланков.

Лишь через час вышел с гостем Ориспяя, услужливо открывая перед ним дверь и покорно склонив голову. Тихим и озабоченным он вернулся в свой кабинет. Таким его Женя ещё не видела. Все вокруг знали — Ориспяя ни перед кем шапку не ломает, ровен всегда со всеми, говорит, не повышая тона и не лебезя. Высокий, крепкий, словно влитый в серый офицерский френч, всегда в начищенных высоких сапогах, в фуражке, заломленной седлом на немецкий манер, он был здесь, в Шелтозере, хозяином, первым лицом. Часто местные люди, видя его силу, уверенность, называли капитана господином правителем, господином начальником, и Ориспяя не протестовал, понимая, что он ближе к сельчанам, чем другие его коллеги. Многих в своём районе он уже знал в лицо, знал по имени, по фамилии, не гнушался перекинуться парой слов, спросить, нет ли в чём нужды. Если надо было помочь, скажем, достать дефицитный красный стрептоцид или выделить лошадь для вспашки огорода, которую сельский староста почему-то никак не хотел давать, Ориспяя вмешивался в дело, иногда при людях делая внушение и даже разнос тому же старосте или полицейскому за чёрствое отношение к вепсам — младшим братьям финнов, как он любил говорить.