Ориспяя принял должность начальника штаба с большой внутренней радостью, и не потому, что получил беспредельную власть здесь, в маленьком княжестве вепсов, так он величал Шелтозерье, а потому, что видел свою высокую миссию в деле слияния карел и вепсов в единый монолит дружбы и силы с последующим объединением под крылом Великой Финляндии от Балтики и Онего до далёкого Урала. Он видел перед собой серьёзную, длительную работу, понимая, как много преуспели большевики в сфере экономики, но более всего в идеологии. Это последнее занимало все его мысли, не давало покоя. Продумав до тонкости, как ему казалось, все модели поведения, Ориспяя выбрал давний метод, метод кнута и пряника, правда, поменяв их местами. В его тактике на первом месте был всегда пряник. Многое он прощал этим вепсам, делая вид, что что-то не понимает в национальных традициях, многое относя за счёт извечной нерадивости, о которой рассказывал ему, ещё гимназисту, его любимый учитель, в прошлом веке объездивший с купеческими обозами всё побережье Онежского озера.

Самое главное, и это Ориспяя часто повторял в минуты откровения, сидя за праздничным столом вместе с вепсами — старостами и полицаями или в банкетном зале Петрозаводска среди армейских офицеров разведки и высших чинов полиции, что он-де не питает зла к этому маленькому, неразвитому народу, что он глядит на вепсов как на заблудших овец, у которых был одно время умный, хозяйственный, но чужой пастух.

— Время уже делает своё великое дело, — любил говаривать Ориспяя, — в моём крае нет партизанских отрядов, нет подполья. Кстати, вепсы не трусы и могли бы придумать какую-либо заварушку, но они очень заняты — они примеряют на себя новое платье, как говорят русские, новый кафтан. И я могу свидетельствовать — этот кафтан, сшитый в нашей прекрасной Финляндии добротно и модно, им нравится.

Утренний гость не только поколебал эту устоявшуюся в душе формулу, но и вселил тёмную, неприятную смуту. Неужто за всё хорошее этот народ будет платить злом, как это уже происходит на севере и на западе, там, где живут карелы? Неужели они не понимают, что им несут высокую культуру и полную свободу? Ориспяя горько усмехнулся — откуда им, одураченным комиссарами, знать, что ещё в восемнадцатом году генерал Маннергейм поклялся не вкладывать меч в ножны, пока Восточная Карелия не будет свободной. В ответ на это — чёрная неблагодарность: карелы вознамерились сделать холодное, дождливое лето сорок второго жарким.

— Нет, — прошептал Ориспяя, — так решили сделать большевики, засевшие в Беломорске, народ тут ни при чём, карелы и вепсы не поддерживают их, они с любовью глядят на Финляндию, на её крепкий порядок.

А как же тогда понимать то, что сообщил высокий гость, — повсюду начали возникать подпольные райкомы, советские лазутчики проникают в города и сёла, приносят газеты, листовки, а население расхватывает их, будто это конфеты?

Приезжий, пока не официально, но вполне ясно намекнул ему, начальнику штаба полиции, что факт отсутствия партизан и подпольщиков в Шелтозерье скорее говорит не о том, что их здесь нет, а о том, что глаз полиции притупился.