На нас, малышню, никогда не кричала. Иногда папе доставалось, когда тот много денег тратил на подарки нам. Посчитай: Люба, Кузьма, Настя, Дуся и я, младшая. Тринадцать детей мамушка наша родила, да пятеро только выжили…

Отец раньше всё в будёновке ходил, дали ему, когда ездил с продотрядом. Путь их был неблизкий — Симбирск, Самара, оттуда везли хлеб для Карелии. Трудовую жизнь начал мальчонкой, кирпич подносил, глину месил, после сам стал печником, работал в Петрозаводске у подрядчика Миккоева, на Александровском заводе печи клал.

Когда я родилась, папа как раз служил в городе — строил Советский мост, ну знаешь, тот, что в центре. Затем его пригласили на Кондострой — возводить Кондопожскую электростанцию. А уж когда возобновилась добыча диабаза, вернулся в родную Рыбреку.

Поплыли от нас по Онежскому озеру через Свирь, через Ладогу баржи с диабазовыми плитами. Одевали ими берега Невы в Ленинграде, а особая крупная брусчатка шла в Москву для Красной площади.

Тяжёлую работу выбрал отец, да и не искал он никогда лёгких дорог. Зимой холод идёт от камня, молоток да зубило пальцы скрючивают, механизмов тогда не было для подъёма глыб. Однажды камень качнулся, на подмастерье поехал — мальчонка был из Каскес-Ручья, папа плечо подставил, думал, сойдёт, как раньше бывало, да нет, не сошло, взял у него силу тот камень, и стал он хворать с тех пор. А вскорости и ногу сломал в карьере.

Стоп, машина. Марийка, видишь, что на дороге показалось? Вот это пушка! К Свири везут, а может, у нас тут на горе поставят, так же, как там, с севера, перед Рыбрекой, чтоб озеро держать под прицелом. Сделаем заметочку.

Аня стала чирикать карандашом в той же финской газете, не закончив, зашлась долгим нудным кашлем, уткнувшись в мокрый рукав жакетки.

Мучительно медленно текло время. Хотелось в тепло, попариться в баньке, похлебать горячей ушицы, поесть, перекидывая из руки в руку, картошечки в мундирах, макая в подсолнечное масло, посыпая тёмной крупчатой солью. Неужели это будет сегодня? Скорее бы темнело, и тогда ползком по меже…

Дождь снова зашуршал по листьям, застучал по брезенту. Жакетка промокла, в пьексах сыро, мокрые чулки щиплют ноги.

Вечером, когда в селе всё утихло, подруги осторожно перебрались в баню Смолиных. Тут было сухо и тепло. Но пришлось приоткрыть дверь, чтобы видеть избу. Вдруг вдали скрипнула калитка, и в дом вошли две женщины, Аня увидела их уже на крыльце за пеленой дождя и не узнала. Чужие? Может, гости, ведь сегодня воскресенье, но откуда, кто?

До самых сумерек Аня не сводила глаз с родного дома, где так зазывно светилось окошко. В сердце заползла тревога, а вдруг эти двое на постое или ночевать гостей мама оставит, не принято в их доме отправлять в непогодь доброго человека.

Как же облегчённо вздохнули они, увидев два тёмных силуэта в дверном проёме, услышав, как эти двое, хлопнув калиткой, зашлёпали по дороге.

Близилась полночь. На кухне, там, где всегда стояла мамина кровать, ещё краснела лампа, и вот она погасла.

Анна выскользнула из бани, пригнувшись, добежала к кустам малинника, прислушалась, огляделась. Затем заскользила ползком по огородной меже. У дома постояла, пытаясь унять стук сердца, прижимаясь к стене, пошла к кухонному окну, взобралась на дрова, тихонько постучала раз, другой.