Лишь ближе к шести часам утра силы полностью покидают нас. В окно бьется рассвет нового дня, однако уснуть даже не пытаемся. Слишком мало времени осталось, не для сна оно. Виктор приедет в девять. Андрей настоял, я договорилась.

Еще чуть-чуть, и все решения сама принимать буду. Радуюсь ли я? Нет. Не стоит это всего остального.

— Тебе, правда, ничего не угрожает? Не обманываешь, чтобы успокоить? — в сотый раз поднимаю эту тему.

Тревога не отпускает.

Рейнер с минуту молчит, потом отвечает каким-то слишком равнодушным тоном:

— Не обманываю.

После того сладкого безумия, что мы вытворяли ночью, эта холодность ощущается резче, чем когда-либо.

— Когда ты жил в нашем доме… — зачем-то хочу поделиться. — Тогда еще… Когда я тебя видела, у меня внутри все клокотало. Ты мне нравился… Кхм… — сажусь и обхватываю себя руками. — Да ты и сам, наверное, замечал. Это я… глупая…

Андрей никак не реагирует на это признание. Я обернуться не решаюсь. Остается подняться и пойти в душ. Следом он не идет, и меня это, несмотря на то, что все тело саднит и ноет, расстраивает.

Просто это конец.

Конец.

Обид быть не может. Я требовала, чтобы Рейнер сдержал свое слово, он это сделал. Отпускает.

Не препятствует, когда выхожу из ванной и иду в гардеробную одеваться. Молча курит у окна. Даже не оборачивается, пока мимо хожу. Очевидно, что так и простоял бы, если бы я не вздумала последний подарок вернуть.

Виктор уже забрал чемодан и небольшую сумку, спустился с ними во двор, когда я окликнула Андрея.

— Оставлю кольцо на столе, — украшения с гулким стуком ударяется о столешницу.

Мы встречаемся взглядами и на короткий миг застываем. Секунда, две, три… Рейнер закусывает губы и, качая головой, жестко втягивает носом кислород.

— Чтобы уж все карты раскрыть, — начинает он абсолютно ровным бездушным тоном. Только я отчего-то громко сглатываю и крайне сильно напрягаюсь. — Замужем ты за мной, Татка. Бумаги, когда в офисе подписывала, все юридически оформили.

От изумления не то, что вымолвить что-то, пошевелиться не могу. Просто смотрю на него во все глаза, ощущая себя полнейшей идиоткой.

— Укол противозачаточный помнишь? — тот же монотонный тон. — Пустышка. Обман. Хотел, чтобы ты залетела, — этими короткими фразами бьет беспощадно по нервам.

— Ты… Совсем озверел, Рейнер? — не злость и не смелость, шок выталкивает эти слова.

В голове не укладывается!

Поверить не могу, что подобное возможно.

Зачем? Зачем?

Лучше бы он не говорил. Лучше бы оставил этот обман…

Господи…

— Жаль, не получилось, — но в голосе его никакого сожаления нет.

Как и во взгляде. Холод там. Сплошная темнота и леденящий холод. Никакого света и тепла не осталось.

За что? Зачем?

Это уже чересчур. Совершенно точно ненормально. Оскорбительно и унизительно. Я ведь не игрушка! Не животное! Не кукла! Живой человек. А он… Мало того, что купил, еще и распоряжался, как хотел. Душой и телом. Творил, что хотел, словно я прав никаких не имею.

Вся горечь, что месяцами в душе оседала, одним махом поднимается. Обжигает грудь. Горло подпирает. Дышать невозможно. Глаза выедает и слезами переполняет, будто в угарном дыму стою.