– Слушай, лапушка, что за фокусы? Ты же сама сказала, что хочешь поехать с нами на квартиру, где спрятана видеокамера, – уговаривал ее дядя Мотя, развернувшись с переднего сиденья, – ты собиралась помочь нам поймать маньяка, который убил Женю. Что же теперь?

– Т-теперь я в-вам не в-верю, – сказала Ика, не открывая глаз.

– Почему? Мы же с тобой друзья.

– Д-друзья, т-так остановитесь и п-пустите меня в с‑сортир. В-вон, там, у м-метро, к-кабинки.

– Там грязно и воняет, лучше потерпи, – елейным голосом посоветовал дядя Мотя, – и вообще, пока адреса не скажешь, из машины не выйдешь.

Ика помотала головой и приложила палец к губам, чтобы ей не мешали. Она сосредоточенно качалась на качелях спортивного комплекса, который стоял в ее детской. Качели взлетали под потолок. Потолок был высокий, не белый, а голубой, и на нем Ика с папой нарисовали облака, солнышко. Все рисовал папа, Ика только подрисовывала облакам и солнцу глазки, ротики, чтобы они на нее смотрели и улыбались.

– Пусть полежит, – сказал профессор Гущенко, когда Оля вернулась в свой кабинет, – то, что он скорее болен, чем здоров, для меня очевидно. И я бы, Оленька, на твоем месте не спешил приписывать ему установочное поведение.

Больной был бледен, глаза его бегали. Оля заметила струйку пота, стекающую по бритому виску.

– Потеря автобиографической памяти, некоторые признаки аутоскопии. То есть собственное тело он воспринимает как неизвестного двойника во времени и в пространстве. Таким образом, налицо расщепление психики. Элементы бреда. Галлюцинации. Велеречивость, вязкость, ригидность. Плюс эмоциональная тупость. Я бы пока поставил шизофрению под ма-аленьким, вот такусеньким вопросом, – он показал кончик мизинца и улыбнулся, – думаю, скоро вопрос отпадет, диагноз полностью подтвердится. Лечение можно начать уже сейчас. Надо ведь помочь человеку. Это наш профессиональный долг, верно? Терапия психотропными средствами, инсулиновые комы.

Профессор был спокоен и слегка насмешлив. Оля знала, что говорит он сейчас для больного, а не для нее. Они оставались вдвоем совсем не долго, минут двадцать. Но Карусельщик удивительно изменился. Никакого куража не осталось. Он молчал, и это было совсем уж странно. Сидел на стуле, сжавшись в комок, втянув бритую голову в плечи, и накручивал на палец уголок казенной пижамной куртки.

«Вот это класс! – восхитилась Оля. – Кирилл Петрович сразу поставил мерзавца на место. А мне, как всегда, не хватает жесткости».

– Ну, что, дорогой, будем лечиться? – Профессор встал, прошелся по маленькому кабинету, положил руку Карусельщику на плечо и подмигнул Оле.

Больной вздрогнул и съежился под его рукой. Даже стало жаль наглого болтуна. Он казался совсем несчастным и пришибленным, особенно на фоне Кирилла Петровича, спокойного, уверенного, веселого. Оля давно не видела своего учителя в такой отличной форме. Полтора года назад, когда они встречались в последний раз, профессор Гущенко был на грани нервного истощения. Впрочем, она тогда чувствовала себя не лучше. Между ними происходило много неприятных разговоров, Кирилл Петрович иногда срывался, грубо, обидно орал на нее.