С первого же дня в гестапо он понял, что живым ему отсюда не уйти. И первой его мыслью была мысль о том, чтобы забыть все, что знал. «Ты ничего не знаешь, — сказал он сам себе. — Ровным счетом ничего». А теперь ему самому очень часто начинало казаться, что он действительно ничего не знает. После каждой новой пытки в нем, наряду с физической слабостью, росло угрюмое мрачное ожесточение, переросшее вскоре в какое-то новое чувство, которое нельзя было назвать даже пределом ненависти. Ненавидеть можно людей, самого себя. Андрей перестал считать своих мучителей за людей, перестал испытывать удовлетворение, наблюдая за их бессильной яростью. С первого же дня он вступил с ними в самую мучительную борьбу — борьбу нервов. Уже неизвестно, какой день шла эта борьба, и, может быть, только на этом допросе он, как никогда раньше, почувствовал желание умереть. В ответ на вопрос о Пахареве у него не изменилось выражение лица. Не было больше сил даже думать.

Зоммер что-то приказал солдату у двери, тот вышел. Андрея вместе со стулом повернули к двери лицом.

Через минуту на пороге показался Пахарев. Показался и сейчас же исчез, словно его отдернули сзади канатом. Дверь захлопнулась. Разгадать этот нехитрый трюк было просто: после ряда вопросов, оставшихся без ответа, Зоммер, шевеля растопыренными по столу пальцами, коротко бросил:

— Привести.

В его голосе Андрей уловил что-то новое. Не то угрозу, не то любопытство. Однако, готовый ко всему на свете, этого не ожидал Андрей. Перед его глазами поплыла внезапно сухая дымка, когда он увидел, что в камеру втолкнули мать и маленького братишку Васю. Последнее, что он помнил, — иссиня-черные в ярком свете, безотрывно устремленные на него глаза матери, и ее черневший, раскрытый в безмолвном крике рот.

— Скажи своему щенку, чтобы он признался. Иначе разорвем мальчишку у тебя на глазах. Полминуты на раздумье.

Эти слова Андрей услышал, как только его привели в чувство.

И сразу же в подземном помещении установилась надорванная тишина, стали различимы раскаты грома. Еле-еле, словно кто-то вверху время от времени сбрасывал на потолок комнаты тяжелый груз. Не отрывая глаз от Андрея, медленно приподнимался из-за стола Зоммер. С особой отчетливостью видел Андрей трясущиеся руки во вздувшихся прожилках вен, которыми мать прижала к себе Васю. Она уже потеряла возможность соображать. Когда гестаповцы, по знаку Зоммера, стали вырывать у нее из рук мальчика, она кошкой вцепилась одному из них в волосы.

Черное от побоев лицо Андрея исказилось. Напрасно он думал, что хуже того, что было, уже не будет. Творившееся у него перед глазами могло заставить закричать мертвого. И когда в комнате забился по-детски пронзительный крик братишки, Андрей, оскалившись, по-волчьи впился зубами в руку гестаповца, лежавшую у него на плече, и одновременно всем телом осел на раненые ноги. «Хорошо», — подумал он с облегчением, погружаясь в волну боли и забытья и не разжимая стиснутых в мертвой хватке зубов.

Ошалевший от неожиданности и испуга верзила-солдат по-бычьи густо замычал, и, опрокинув стул с Андреем вместе, протащил его на своей руке чуть ли не до середины комнаты. Властное «Хальт!» Зоммера остановило его, и он, полусогнувшись, застыл на месте, морщась от боли.