Андрею разжали зубы штыком. Когда он с помощью по-прежнему невозмутимого остроносого врача пришел в чувство, в комнате уже царил сравнительный порядок. Братишку держал один из гестаповцев, мать без чувств лежала у стены, неловко подвернув голову.

— Убрать эту дохлятину! — Зоммер поморщился, и двое гестаповцев волоком вытащили женщину из комнаты.

Зоммер подошел к Андрею, которого из-за предосторожности держали теперь трое, и, глядя на него в упор, спросил:

— Будешь ты говорить, скотина? Грюненг, — обратился он к гестаповцу, стоявшему у стены в нижней рубашке с закатанными выше локтей рукавами. — Удали мальчишке один глаз… для начала левый, как и у братца. Ну, стоик, — взглянул он на Андрея, — считаю до десяти. Десять секунд.

Не отрывая глаз от своей жертвы, разрубая воздух, резко взмахнул рукой:

— Айн!

В опустошительном напряжении последних сил Андрей извивался всем телом в руках гестаповцев.

При счете «фюнф» Грюненг зажал голову мальчика в своих коленях лицом вверх.

— Не надо, дяденька… Мне же больно… пусти…

Андрей увидел, как второй гестаповец подал Грюненгу остро сверкнувший в свете лампы узкий финский нож. И первый раз за все время не выдержал Андрей. Взвыл истошным, рвущимся, диким голосом:

— Убейте сразу, гады! Я же все равно не скажу!

Тянул бесконечное «а-а-а-а»…», потом внезапно откинул назад голову и, закатывая глаза под лоб, смолк.

Больше часа бился над ним остроносый врач, применяя все имеющиеся в его распоряжении средства, но напрасно. Ломая от бешенства сигарету за сигаретой, Зоммер приказал прекратить допрос.

Андрей очнулся часа через три у себя в камере. Дверь была открыта настежь; у двери сидел гестаповец в кресле с высокой резной спинкой. Развлекаясь, он плевал в камеру, стараясь попасть Андрею в подошву.

Возле себя Андрей увидел ужин: кружку воды, накрытую ломтиком хлеба. С усилием повернувшись на бок, напился, опять закрыл глаза.

Все происшедшее на последнем допросе вспоминалось смутно, как полубредовый, неясный сон. И мать, и братишка, и Зоммер, и все остальное было где-то далеко. Все это было что-то чужое и безразличное: оно не вызывало в душе ни малейшего отзвука. Андрей больше ни о чем не думал и не мог думать. Разбухшая от боли усталость вместо молодого и сильного тела — вот что осталось от Андрея. Это он чувствовал. Но и это ощущение как бы отдалялось от него и становилось чем-то посторонним, а сам Андрей покачивался в туманных волнах забытья. И казалось Андрею, что это волны теплого ласкового моря.

Лет пять назад он впервые увидел его в Артеке. Беспредельное оно было, ленивое и добродушное в тихую погоду и вскипавшее барашками крутолобых волн в сильный ветер.

Казалось Андрею сейчас, что море тихое, спокойное вплоть до самого горизонта. Но и спокойное, оно вызывало ощущение силы, оно дышало всей своей беспредельной, могучей богатырской грудью. И лежал сейчас на этой груди Андрей и тихонько покачивался. Озорное солнце слепило глаза Андрею. Зачерпывая ладонью воду, брызгал в широкое лицо солнцу Андрей, и брызги, просвечиваемые лучами, казались небывало красивыми искрами огня. Они разноцветным роем осыпали лицо Андрея. Но недолго пришлось радоваться Андрею. Что-то постороннее, неизвестно откуда взявшееся, лучом черного пламени припекло ему голову и с безжалостной настойчивостью стало ввинчиваться в нее все глубже и глубже. Морщась от боли, хотел повернуться Андрей, но море уже не море, а какая-то клейкая студенистая масса, присосавшая его к себе накрепко. И солнце вверху уже не солнце, а шахматная доска — бесформенная и рябая.