— Ничего, — тихо сказала она, и в глаза ее, устремленные перед собой, невозможно было смотреть.
— Ничего? А для меня? — спросил Пахарев.
— Если вы мне доверили б выбрать… то вам стакан хорошего вина. Крепкую папиросу… Во сне вы так жалобно просите курить… Ведь это тоже — ничего. Вы понимаете?
И чувствуя, что слова исчезли, что язык отказывается повиноваться, Пахарев лишь медленно кивнул головой.
— Боже мой, — вздохнула Антонина Петровна. Сколько много надо человеку и как мало ему можно. От всего отказываться… От всего отказываться. Поймут ли нас?
Глава двадцать первая
Измучив и свои жертвы, и самого себя, но так ничего и не добившись, следователь решил привлечь к делу бургомистра. Кирилина вызвали в гестапо.
Он попытался доказать майору Зоммеру бессмысленность своего разговора с женой. Он с таким же успехом мог бы доказывать что-либо собственному письменному столу. Заметив на лице майора недвусмысленное выражение, которое не предвещало ничего хорошего, Кирилин поспешил дать согласие.
Антонину Петровну привели в камеру допросов, оставили наедине с мужем и даже прикрыли дверь.
— Садись, — придвинул ей стул Кирилин, покусывая губы. Она отметила, что раньше у него такой привычки не было.
Кутая плечи в платок, она молча села. Волосы у нее были спутаны, но тщательно приглажены руками; гребень остался в руках Грюненга во время одного из допросов.
Женщина сидела и почти не слышала слов, думая о сыне и пытаясь представить, каков он сейчас. Вспоминался почему-то мальчик в белой рубашке с пионерским галстуком, с косо свисавшей на лоб темно-русой челкой. Но Кирилин зудел, и его бормотанье проникло в сознание, и она в конце концов искренне удивилась его глупости. Сулил за честное признание какое-то Адриатическое море и пальмы и, как основу ее счастья, самого себя в придачу.
— Боже мой, — вздохнула она с тоской, встав со стула. — Какая все это гадость…
Толкнула дверь и шагнула в проход между двумя гестаповцами, ждавшими в коридоре.
С Пахаревым, которого привели минут через пятнадцать, разговор у бургомистра сложился иначе. Если у Антонины Петровны при виде мужа даже ненависть перешла в какую-то почти физическую усталость, то у Пахарева бургомистр вызвал самый настоящий интерес. Кирилин столкнулся с одним из умных и опытных бойцов, которые выпускают оружие из рук лишь с последним толчком сердца.
И несмотря на брезгливое чувство, овладевшее Пахаревым с самого начала разговора, он ни сейчас, ни после не пожалел об этой встрече. Со стороны могло показаться, что за столом сидят добрые знакомые, встретившиеся после долгой разлуки.
Рука Пахарева, широкая, с длинными и худыми пальцами, лежала на краю стола. Сам он, склонив крупную голову, словно собирался боднуть кого-то, вслушивался в слова бургомистра и стремился понять, к чему тот клонит.
— Закуривайте, — Кирилин придвинул к Пахареву массивный серебряный портсигар с похотливо изогнувшейся фигурой голой женщины на крышке.
Наблюдая за толстыми пальцами бургомистра с розовыми ногтями, наполовину заплывшими заусеницами Пахарев взял портсигар. Осмотрел и потянул носом сочившийся из него запах крепкого и дешевого табака.