Хабаровск, Егоров

— Так, — Егоров удовлетворенно вздохнул и улыбнулся своим мыслям: — Кажется, выходим на финишную прямую.

Дело, которое всю эту длинную неделю мучило и угнетало его, наконец подходило к концу. Только бы этот Зубарев не свернул с пути, только бы не ускользнул. Хитер бобер, почуял жареное в аэропорту, самолетом не полетел. Сегодня как раз пошли седьмые сутки — именно столько ему до Москвы поездом добираться, если только…

«Если только Санька не засветится, дулю они меня найдут. Не на того напали», — думал в это время пассажир девятого вагона поезда номер семь, сдержанный высокий молодой человек. Он сел в этот поезд в Новосибирске, легко взяв в кассе самый дорогой — в международный вагон — билет до Москвы. Пассажир не привередничал, сам сходил за постелью, сам застлал полку, не надоедал проводнику насчет чая. В ресторан не ходил, покупал судки с едой у вагонных разносчиц. «Кукиш с маслом они возьмут. Нашли дурака». Зубарев еще и еще раз прокручивал в мозгу все события этой недели, словно кинопленку. Где они могли дать промашку? В магазин он, конечно, подался зря. Нарвался на уборщиц. Но в конце концов надо было решиться, попробовать себя. Ушел из Петропавловска? Запросто. И Саньку встретил — удачно.

Он только сейчас начал понимать, как нужен был ему такой компаньон, как Санька. Именно такой: трусоватый и жадный до денег. С другим бы ему было хуже. Не было бы твердости, уверенности. Рядом со слабым легко казаться сильным.

Казаться сильным… Именно этого ему всегда больше всего и хотелось. Природа щедро одарила его тем, чего другим порой так не хватает. Высокий рост, светлая мягкая волна волос, светлые, холодного отлива глаза. Он сам сознавал, что есть в нем та сила, которая повелевает людьми. Куда приложить эту силу, он не знал.

Где-то, на каком-то этапе размышлений, углубленный в себя, Зубарев вдруг почувствовал озлобленность и презрение к людям — людишкам, которые не понимают, как прекрасна жизнь, если ею пользоваться в полной мере. Что они понимают? Получают свои сто двадцать, тянутся от получки к получке, да еще и смеются:

— Не в деньгах счастье.

Правильно, не в деньгах. В том, что их не надо считать, вот в чем человеческое счастье. Не трястись над трамвайной копейкой, не канючить сдачу у таксиста, не выискивать, что подешевле в ресторанном меню. Ко-зяв-ки…

Он поехал на Курилы, твердо зная, зачем — сколотить большую деньгу. И получал — дай бог иному профессору, почти пять сотен. Но желанная уверенность, то самое счастливое успокоение — ум есть, здоровье есть, сила есть, деньги есть, молодость есть, что еще надо! — не приходили. К своему удивлению, он и на Курилах встретил людей, подобных его московским друзьям. Они бесили его своей уверенностью, своим благодушием, своим — таким мизерным — счастьем. Соседа своего, Федора Ивановича, Зубарев в душе презирал и относил к тому же разряду козявок, не понимающих, в чем счастье. Двенадцать лет коптит в этой богом забытой дыре. Уже денег — куры не клюют, три квартиры кооперативные мог бы давно купить где-нибудь в теплых краях.