Аргас мог бы тогда не пустить Курбана на преждевременную, сомнительную должность в черных войсках.

Только теперь, когда уже произошла беда, он пожалел об этом… Надо было немного подождать, пусть бы лучше походил пока во главе сюна, чем идти к уйгурам, каждое свое шевеление измеряющим в деньгах. И ведь чувствовало сердце, а теперь… Сожаление, позднее раскаяние всегда были и будут. Но какой толк теперь от этого?

Да и проступка-то не было – так, какой-то случайный недогляд, который может произойти со всяким, и сразу становится понятно, что тут чьи-то происки. Это явный оговор. Если б вовремя не постарались, чтоб придать этому делу глубокий смысл, если б никто не стал подогревать и подзуживать, проступок Курбана мого бы остаться незамеченным.

А случилось, как все же удалось выяснить Аргасу по всяким намекам и экивокам, вот что.

Курбан пришелся уйгурам, как ни странно, весьма по нраву. Возглавляемый им мэгэн за короткий срок стал превосходить по своим боевым качествам все другие в тумэне. И сам правитель Барчук несколько раз особо подчеркивал, что все это – заслуга молодого тойона-мэгэнэя.

А вскоре вышел указ хана о возложении обязанностей по восстановлению Шелкового пути – одну из самых главных задач становящегося на твердые ноги нового Ила – на уйгуров. На их же место в войне против сартелов пришли туркмены, и Курбана теперь должны были назначить их мэгэнэем.

К несчастью, только что прибывшие туркмены во время передачи им оружия и имущества уйгурского мэгэна среди больших кожаных мешков, набитых добром, обнаружили кожаный мешок размером с подушку. Открыли его – и перед ними разными цветами засверкали, заискрились драгоценные камни, которыми был доверху наполнен мешок…

Туркмены, люди осторожные и щепетильные, сразу же вручили мешок чербию, который в это время как раз прибыл из Ставки. Начались поздние расспросы, но никто не признал мешок своим. Почему-то подозрение пало на молодого тойона-мэгэнэя – и начало разгораться, как искра, попавшая на трут… Язык без костей, известно, а подозрение, обрастая совершенно предвзятыми, а то и просто выдуманными предположениями, начало распространяться, превращаясь едва ли не в приговор. Так началось это нелепое дело.

Расследовать его поручили молодому помощнику следователя по имени Санджый, чуть постарше самого Курбана. Этот шустрый, вертлявый человек, который не мог спокойно ни посидеть, подумать, ни обстоятельно поговорить с человеком, своими поспешными и предвзятыми допросами, своими странными допущениями вконец запутал и без того запутанное слухами спорное дело. Не дожидаясь полного ответа на один свой вопрос, не дослушивая, тут же задает другой, будто нарочно сбивает свидетеля, не желая слышать даже очевидные доводы, если они не сходятся с его мнением. Сразу было видно, что он стал на путь обвинения выгодного подозреваемого – тойона-мэгэнэя. Собирал, нанизывал на одну нить лишь такие, порой неоднозначные, ответы, которые можно было бы повернуть в нужную ему сторону.

Многое из того, как велось это дело, выяснилось позже. Курбан, человек прямой и честный, отвечал на вопросы без всяких обиняков, но тот его ответы записывал по-своему.