– Предсмертное?

– Да, Лю.

– А потом пальто с камнями в карманах… ужасно… и объяли меня воды до души моей…

– Я рада, что ты хорошо образованна.

Они стали целоваться. Джип ехал по Тверской зигзагами, объезжая огромные сугробы неубираемого снега. Вдруг затормозил резко. Женщины вперёд мотнулись. Но поцелуя не прервали. Пётр передёрнул автомата затвор: впереди возник оборвыш-малолетка с обрезом двустволки. Дуплет. Картечь хлестнула по бронированному лобовому стеклу хаммера. Тут же из грязно-мусорного Камергерского метнулись к джипу другие – с топорами, бензопилой, дубинами, крюками. Толстое боковое стекло вниз поехало.

– Петя, не убивай зря. – Виктория напутствовала, с трудом от Аниных губ отрываясь.

Очередь. Другая.

Малолетка метнулся за сугроб. Один из нападавших упал. Другие залегли в снежном месиве.

Джип тронулся.

– Обсосы камергерские. – Пётр флегматично автомат на сиденье положил. – Мосгвардейцы туда и не суются. Театр сожгли, режиссёра запекли на вертеле. Хули соваться, ёпта: зарубят, почки продадут, печёнку зажарят. Троглодиты, бля.

– Москвичи… – вздохнула Анна, щёку любимой гладя. – Я им так сочувствую…

– Идём дальше, Лю: Патриция Хайсмит. Детство: “мой маленький ад”. Читала рассказ “Черепаха”?

– Нет. У неё люблю только “Мистер Рипли под землёй”.

– Там мальчик свою мамашу зарезал.

– Бедная…

– Кто?

– Мамаша.

– Алкоголизм. Мизантропия. Жила с улитками, разводила, возила с собой в саквояже. “Успокаивают!” Обожала книги по психиатрии, восхищалась пироманами. Знакомые (друзей не было) говорили о главной её черте: человеконенавистничество.

– А миром правит любовь… – Анна задумчиво в окно глянула.

Дом № 22 по Тверской горел. Две машины, стоявшие рядом, тоже горели.

– Джойс Кэрол Оутс.

– Оч-ч-чень странная дама! Смотри, смотри, собачка тлеет, бедная…

– Сара Кейн. Биполярное. Психлечебницы. Повесилась на шнурках.

– Я была в Берлине на “Желании” и “4.48”. Это очень сильно! И глубоко. Я потом тоже проснулась в пять, как она…

– За эту глубину заплачено сполна, детка. Ей было всего двадцать восемь. Она нырнула в метафизическую глубь. И не всплыла. А мужик бы всплыл, отфыркнулся, настучал по клаве и пошёл на ланч.

– Ужасно…

– Никола Баркер. Биполярное. Пишет только в маниакальном состоянии. Шерли Джексон. Астма от непрерывного курения. Алкоголизм. Амфетамины для похудания. Транквилизаторы от страхов. Энн Секстон. Расплатилась за погружения в глубины в свои сорок пять и совершила это…

– Довольно, любовь моя!

До Рублёвки ехали молча. Окраины Московии впечатляли размахом распада. Мрачное население бродило по руинированному ландшафту, в кучи и очереди сбиваясь. Смог вечный висел над всем. Дымили костры. Чадили помойки. В помойках копошились старики. Низкое серое небо всё усугубляло.

Заваленное мокрым снегом, обледенелое Минское шоссе перетекло в чистую платную дорогу. По ней джип понёсся в потоке дорогих машин.

И вскоре впереди мощные Рублёвские Врата воздвиглись символом благополучия и безопасности. Хаммер подал цифровой сигнал. Бетонные челюсти пропускной пасти разомкнулись. Машина проехала под золотистой аркой Врат с бойницами-пулемётами и башенками автоматических пушек. Дальше начинался совсем другой ландшафт: чистое шоссе, мирные дома с целыми окнами, магазины, школы, аптеки, хорошо одетые люди, патрули рублёвских гвардейцев в красивых белых куртках, с белыми автоматами, рощи сосновые. В ларьках рождественских торговали сладостями, жареными каштанами и миндалём. Разодетая детвора лупилась в снежки. Семейные охранники снежных баб лепили.