И ни разу его по имени не назвала.

Павлик шел в полумраке утра незнакомой проселочной дорогой. Погода опять переменилась. Захолодало так, точно повеяло студеными ветрами зимы, морозами и пургами Пятисотого, преодолевшими реки и горы Непомилуевой земли и достигшими русской равнины. Озноб, который начался накануне, усиливался, и Павлик почувствовал, что, после того как ночью из него ушла важная сила, так долго копившаяся в его существе, он сделался совсем беззащитным перед внешним миром. Это было похоже на то, что он чувствовал, когда лежал в больнице с нарывами, и сейчас ему тоже хотелось лечь. Один шаг, еще один – он с трудом переставлял ноги, словно учился ходить. Если бы не эта слабость, он, наверное, завыл бы от боли в душе, но для боли не осталось места в его опустошенном внутреннем доме.

Рассветало медленно, нехотя. Низкие тяжелые облака висели над голым лесом. Казалось, хотел пойти снег. На повороте Павлика обогнала серая «Волга». Из машины высунулся белесый человек в дымчатых очках.

– Слышь, парень, ты не местный? К пионерлагерю как проехать, не знаешь? Да тебя всего трясет. Похмельный, что ли? Выпить хочешь?

Непомилуев покачал головой.

– Ну смотри.

Машина остановилась на горушке, пассажир с водителем достали карту и стали что-то обсуждать, а Павлик пошел дальше. Главное – идти и не падать. Если упадешь, никто к тебе на помощь не придет. Один иди, Пашка. Иди. Казалось ему, и вправду отец шептал и как будто подталкивал, не приказывал, не сердился, а просил: ты только иди.

А куда идти, Павлик знал еще меньше, чем те двое, что тырились в карту и не понимали, где они, куда их завело и зачем. И кто завел: леший или, напротив, ангел поджидающий? Но не было на карте этой местности, не было этой реки, не было никакой деревни Хорошей, как не было на ней и Пятисотого, или же существовала какая-то другая, неведомая, сверхсекретная карта.

Двое в машине заспорили, куда ехать, а Павлик шел себе и шел. Показалась деревня и церковь с погнутым крестом, в которой Непомилуев уже когда-то был. Или это был тогда не он, а другой человек, который умер, а вместо него народился кто-то новый, с другой кровью, кожей и цветом глаз.

У Павлика уже совсем не было сил. Он опять не шел, но неуклюже плыл в вязком предзимье, помогая себе руками и жадно хватая морозный воздух, которого ему всё равно не хватало, и деревня с церковью представлялась ему берегом, до которого надо доплыть, но теперь всё вокруг было против него.

– Не, факт, назюзюкался пацан, – опечалился белесый, наблюдая за шатающимся студентом. – Или нюхнул какую-то гадость. Где они ее здесь берут?

– Слушай, а почему он мне знаком? – спросил пассажир на заднем сиденье. Он был пожилой, но еще очень крепкий мужчина с протезом вместо правой ноги и орденской планкой на потертом сером пиджаке.

– Аберрация зрительной памяти.

– Ты при мне этих слов не произноси, – рассердился пожилой. – Точно тебе говорю, это тот самый парень.

Легконогая бабка в темном платке попалась Павлику навстречу. Проводила взглядом и проворчала: