За свистом ветра в гулкой пещере послышались далекие голоса.

– И он что, прямо от тебя в храм пришел? Ты что наделала, девка, понимаешь?

– Откуда ж я знала, что он к вам пойдет? – женский голос прозвучал надрывно и жалобно. – Он мне не говорил ничего.

– Сколько времени прошло?

– Он утром рано ушел, шести не было.

– Ты другой день не могла выбрать? – произнес мужчина с угрозой. – Да еще заговоры свои мерзкие, поди, читала. Ну, чего молчишь? Читала? А теперь помощи у меня просишь?

– А что я должна была делать? Он не смотрел на меня. Он на другую смотрел! – выкрикнула девушка.

– Ну и пусть бы смотрел. Твое какое дело?

«Зачем он так на нее ругается? – подумал Павлик. – Не надо ругаться. Она хорошая, она просто шкурку поторопилась сжечь».

– Помогите ему. Вы же можете, вы святой жизни человек.

– Замолчи!

– А он… На нем грехов нету.

– Не было, а теперь есть. Я его еле окрестить сумел. А теперь не знаю, что с ним будет. Такого ни одна душа не выдержит.

– На мне этот грех, на мне, – твердил женский голос. – А он… он из того самого города… Они же там все смертники. До сорока не доживают. За что же его еще раньше? Он род свой продлить должен.

«Откуда она знает, откуда я? – удивился Павлик. – И зачем все эти глупости? До сорока не доживают. Так только раньше бывало, в самом начале, когда город построили. А теперь у нас и профилактории, и санатории, и диспансеризация обязательная. И когда завод проектировали, то розу ветров учли, всё грамотно сделали. У нас улицы чисто моют. С мылом. Это же всё пропаганда вражеская».

– А вы можете его отмолить. Я знаю, я слышала про вас. Вы мертвых воскрешали. На вас благодать.

– Дура ты. Уходи с моих глаз долой.

– Вы меня ругайте сколько хотите, гоните, кричите на меня, бейте, только его спасите.

Павлик слышал ее слезы, и ему хотелось встать и прогнать сердитого человека, который посмел отругать его Люду, и в какой-то момент, когда всё пропало, этот голос стал единственным, что доносилось сквозь толщу скал, его обступившую.

– А я не жалею ни о чем. Батя говорит, будто не должна я была его совращать, права никакого не имела. Да еще старуху в грех ввела. Она, говорит, если б знала, да разве позволила бы такое? Лежит теперь, не встает, дед на рыбалку не ходит, за ней ухаживает. Помрет старуха – всё на моей совести будет. А я, Аленка, одно знаю: человек столько живет, сколько ему на роду написано. А если с ним что-то случится, пусть лучше так, пусть он это узнает.

«Конечно, – подумал Павлик. – Конечно, она права. Мне теперь не страшно: я пережил за этот месяц столько, сколько не переживал за всю жизнь. Если бы раньше, было бы совсем жалко, а так вроде и ничего».

Сквозь и бред, и сон ему казалось, что он слышит голоса Люды, Алены, Эдика, Семибратского и даже Музы Георгиевны.

– Лагерь восстал.

«Я читал недавно про восставший лагерь. Где-то тоже восстал лагерь, и подтягивали войска, и кровью всё залили, но потом всё равно всех отпустили. Если лагерь восстал, значит, скоро конец».

– А теперь иди, девка, стаптывай свои башмаки. И не вздумай его найти.