Дальше оставалось только ждать. Забугорная разведка молчала. Вестей от офицеров связи тоже не поступало. Цветков объявился в девятом часу вечера с неутешительными известиями: личность погибшего вблизи хутора идентифицировать не удалось. Труп сильно разложился, лицо изуродовано. Но работа продолжается. Снимки раздали участковым, оперативным работникам милиции, чтобы те опросили контингент в СИЗО и блатных, кого еще не посадили. Хотя убитый вряд ли относился к блатным — у тех, как правило, есть наколки. У этого нет. Тут что-то другое.

Чуть позднее вернулся Малашенко, он был на почте, в госбанке, на вокзале. «Найдем, Максим Андреевич, не беспокойтесь. Если за неделю не подали заявление о пропаже человека, значит, вряд ли он имел отношение к государственным структурам, жил семьей и тому подобное. На всякий случай я проглядел списки пропавших — там подобной фигуры нет точно. Возможно, приезжий, в этом направлении люди тоже работают».

Возникало опасение, что они ищут иголку в стоге сена.

Поздним вечером Максим телефонировал в Москву Платову.

— Для первого дня неплохо, майор, — одобрил куратор. — А в целом похвастаться нечем. И докладывать наркому, сам понимаешь, нечего. Продолжайте разработку, но осторожно, не высовывайтесь. Слышал о таком понятии: загребать жар чужими руками?

Остаток дня прошел бездарно, половина следующего дня тоже не была богата на события. Жизнь на даче замерла. Анастасия Львовна пару раз показывалась из своей комнаты, совершала прогулки по саду и снова пряталась. Скромность этой женщины была достойна всяческой похвалы. На телефоне дежурил Малашенко, принимал доклады от Цветкова: личность разложившегося мертвеца по-прежнему оставалась загадкой.

К вечеру прибыл Малютин — весь серый от усталости.

— Два совещания в горкоме, — объяснил он, — ругань на заводе тракторных агрегатов, который показательно проваливает план; два совещания в горисполкоме…

Невольно отмечалось: ситуация попахивала абсурдом. Если завтра война, то должно ли людей в приграничной зоне угнетать невыполнение плана заводом тракторных агрегатов?

— А также мелкие неурядицы, — продолжал излагать Малютин. — В районе обеда Ингу Александровну Кострову вызывали на допрос. Прибыли на машине, чтобы каблуки не сбивала. Представляете ее состояние? Допрашивали в местном отделе НКГБ, причем особой галантности не придерживались. В итоге отпустили, пообещав, что еще непременно встретятся. Она звонила, плакала, мне очень не понравился ее голос. Я уже устал ее успокаивать. А теперь переживаю, все ли у нее в порядке. Сам ехать не в состоянии, да и скомпрометируют меня такие посещения…

Включилась интуиция, Максим подобрался.

— Могу я съездить, Павел Егорович, провентилировать вопрос. Не скажу, что я под завязку загружен делами.

— Серьезно? — обрадовался Малютин. — Тогда не в службу, а в дружбу, Максим Андреевич, хорошо?

Уже знакомый маршрут, старый каменный дом, гулкий подъезд. Инга Александровна долго не открывала. Дребезжащий звонок нервировал, напрягал барабанные перепонки. Потом за дверью зашаркали подошвы. Она отворила — безжизненная, серая, как казенное полотно. Всматривалась в его глаза, пока не отыскала в них что-то знакомое.