— Подполковник Этьен Реле, гарнизон Ле-Капа! — доложил офицер в полной парадной форме и со всеми наградами, чувствуя всю смехотворность своего внешнего вида перед простотой вышестоящего.

— Садитесь, подполковник. Полагаю, чашечка кофе вам не помешает, — вздохнул виконт с видом человека, проведшего дурную ночь.

Он вышел из-за стола и подвел Реле к паре довольно потрепанных кожаных кресел. Тут же, как из-под земли, возник ординарец в сопровождении трех рабов — итого четыре человека на две чашечки: один из невольников держал поднос, другой наливал кофе, третий предлагал сахар. Налив кофе, рабы тотчас же попятились и удалились, но ординарец вытянулся в струнку между креслами. Губернатор был мужчиной среднего роста, худощавым, с глубокими морщинами и редкими седыми волосами. Вблизи он выглядел гораздо менее внушительно, чем верхом на лошади, в увенчанной перьями шляпе, сплошь покрытый медалями и с орденской лентой на груди. Реле чувствовал себя весьма неудобно на краешке кресла, неумело держа в руках фарфоровую чашку, которая грозила разбиться вдребезги от одного его вздоха. Он не был привычен к строгому военному этикету, положенному ему по рангу.

— Вы, вероятно, задаетесь вопросом, для чего я вызвал вас, подполковник Реле, — произнес Бланшланд, помешивая сахар в кофе. — Что вы думаете о ситуации в Сан-Доминго?

— Что я думаю? — эхом отозвался сбитый с толку Реле.

— Часть колонистов выступает за независимость, к тому же прямо из порта виден английский флот, готовый прийти к ним на помощь. Для Англии Сан-Доминго — лакомый кусок! Вы должны понимать, о чем и о ком я говорю, и сможете назвать бунтовщиков по именам.

— Список включил бы в себя около пятнадцати тысяч человек, маршал: все имеющие собственность и деньги — как белые, так и офранцуженные.

— Этого я и опасался. Мне не хватит солдат, чтобы защитить колонию и заставить исполнять новые французские законы. Буду с вами откровенен: кое-какие декреты мне представляются абсурдными, как, например, от пятнадцатого мая — тот, что дает мулатам политические права.

— Он имеет отношение только к офранцуженным, детям свободных родителей и землевладельцев: их менее четырехсот человек…

— Дело совсем не в этом! — прервал его виконт. — Дело в том, что белые никогда не примут равенства в правах с мулатами, и я их за это не осуждаю. Это расшатывает ситуацию. В политике Франции все очень неясно, и мы пожинаем плоды этой неразберихи. Декреты меняются чуть ли не ежедневно, подполковник. Один корабль привозит мне инструкции, а уже следующий доставляет мне их опровержение.

— А еще есть проблема восставших негров, — прибавил Реле.

— А, негры!.. Сейчас я не могу этим заниматься. Восстание в Лимбе было подавлено, а вскоре мы получим и главарей.

— Ни один из пленников не назвал их имен, месье. Они не заговорят.

— Посмотрим. Маршоссе умеет решать такие задачи.

— При всем уважении, маршал, я полагаю, что это заслуживает вашего внимания, — настаивал Этьен Реле, ставя чашку на столик. — Ситуация в Сан-Доминго не такая, как в других колониях. Здесь рабы никогда не смирялись со своей участью, они восставали раз за разом на протяжении целого века, и в горах скопились десятки тысяч беглых. В настоящее время у нас около полумиллиона рабов. Они знают, что республика отменила рабство во Франции, и намерены бороться, чтобы то же самое получить и здесь. Маршоссе не сможет держать их под контролем.