– Приходи вчера, приходи вчера, – отползая на заду, бормотал Зорко.
Жди беды, кто устроился на дороге Хозяина, жди втрое, кто побежал! Шепетуха уже не шептала – в полный голос гремела боевой песнью Прежних. Светел вглядывался в тени и тьму. Выйдет ли воин в древнем доспехе, измятом на Кровавом мосту? Со щитом, украшенным песницей о двенадцати струнах?
«И что я, опасный витязь, скажу ему? Как за своих обозников против него встану? А если меч обнажит?..»
По прогалине, качаясь, столбами ходили снежные заверти. Наконец исполинская поступь стихла, перестала сотрясать гору. Взыграл очередной вихорь, развеялся пеленами…
На краю света и мрака стоял сгорбленный старичок. Распахнутый зипунишко – заплаты да лоскутки, пояса не видать. На ногах разбитые лапотки… Где левый, где правый?
Светел пытался понять, отбрасывал ли старик тень, но сугробы и ели, вкованные в снег, рдели самородным золотом, поди разбери. Лишь братейка-Огонь взвивался и опадал, кланяясь Силе ничуть не младше себя. Светел по его примеру тронул снег рукавицей:
– Можешь ли гораздо, батюшка Вольный, честно́й здешнего леса!
– И вам, люди добрые, поздорову на все четыре ветра, коли не шутите, – ответил дедок. Из-под бровей двумя хвойными изумрудами блеснули глаза. Мудрые, лукавые, грозные. – Дозвольте, люди прохожие, красным словом с вами потешиться. Давно гудьбы не слыхал…
Галуха так и сидел, одной рукой зажав струны, другую держа на весу, смотрел остановившимся взглядом. Не боец. Не соратник.
– Все ладком сидят, а полпесни пропало, – огорчился старик. – Или я по ослышке сказа царского жду?
Добро, на миру смерть красна! Светел возложил гусельный ремень на плечо:
– Прости, батюшка Хозяин. Царских песен не ведаю, но чем умею, порадую…
Устроил Пернатые перед грудью. Скинул рукавицы с варежками, отправил пальцы восходить по лесенке струн. Заиграл устав, что подсказал колеблемый ельник. Начал сказывать:
Дедок не по-людски запахнул правую полу на левую, кивнул, сел у огня. Светелу помстилось одобрение в зелёных глазах.
Тут Светел пустил череду неправильных, резких созвучий, олицетворяя корыстников, забывших святое.
Злому удару по струнам ответил робкий, нежный напев, тем не менее полный внутренней силы: