– Вот… Не прогневайся, батюшка.
Хвойные изумруды чуть потеплели.
– Зря, охаверник, гусляра слепого приплёл… – сказал старичок. – А всё равно порадовала меня царская песня. И я тебя порадую, маленький огонь. Иди за мной. Топор захвати…
Стоило войти в лес, как дедок начал меняться.
Драный зипун расправился шубой, каких люди не шьют: мехом наружу. Отсветы ночного неба зажгли по самоцвету на каждом серебряном волоске. Бородёнка распушилась белой окладистой бородищей, по вискам из-под шапки легли дикомытские косы с запутавшимися живыми хвоинками. Лапотки обернулись высокими сапогами в инеистой опушке.
«Как же хорошо, что я днём самовольничать убоялся…»
На плоской вершине Шепетухи совсем не было деревьев. И почти не было снега. Весь сдувало бурями, налетавшими с неупокоенного Кияна. Даже тучи, волочившиеся по склонам, разбегались здесь на две стороны, обтекая ещё заметные стены – разрушенные, вросшие в землю.
Печальные. Гордые.
Светел обнажил голову. Поклонился памяти, как святому храму.
Хозяин, не останавливаясь, зашагал к остаткам ворот. Светел поспешил следом, кованые лапки царапали по голым камням.
Укрепления не замыкались кольцом. Лишь отгораживали часть вершины над чудовищной кручей, падавшей в море. Развалины башен плыли сквозь облачные туманы. Неволей вспомнишь иномировой обрыв с его звёздами… мёртвую дружину у края…
– Смотри, – пророкотал Хозяин.
Светел увидел громадный, в четыре обхвата, еловый ствол на земле. Этакий древесный глодень: обугленный с одной стороны, окорённый лютыми вьюгами, до звона высушенный морозом.
– Когда Прежние держали здесь последнюю оборону, под стену внутренних палат внесло семечко, – заговорил старец. – Когда крепость обезлюдела, к небу подняло голову стройное деревце. Оно слушало северный ветер, ещё говоривший на языке ушедших людей. Каждой жилкой впитывало его песни… Когда в раненом мире нарушился порядок и Бог Грозы не смог отстоять небеса, последняя молния освятила царь-ёлку. Я знал, что храню её не напрасно. Возьми, маленький огонь, сколько потребно тебе. Гусли сладишь, когда время придёт.
«Да у меня Пернатые живут! – чуть не ляпнул Светел. – Крыло играл, уж куда лучше!..» Прикусил глупый язык, склонился малым обычаем:
– Благодарствую, батюшко-Хозяинушко.
Древние изумруды вдруг пугающе вспыхнули.
– Верни солнце!
И Светел остался один перед необъятным стволом, на каменном островке среди туч.
На юру
Ознобиша хранил в памяти не одни только выскирегские ходы, мосты и прогоны. Он много раз пересматривал начертания северных украин, следя то походы Первоцаря, то Ойдриговы захваты. Вот Чёрная Пятерь, вот Шегардай, вот зёрнышки деревень, нанизанные на выскирегский большак. Одни – чёрные, невсхожие. Другие проросли одуванчиками зеленцов. Там люди. Жизнь, пища, тепло.
Удирая из снежной норы, он всякий миг ждал погони. Но вот отступили за спину береговые скалы залива… на вёрсты раскинулась ледяная равнина, беззащитно голая от окоёма до окоёма… Уж тут его точно должны были высмотреть и настичь? Не высмотрели. Не настигли. Ознобиша с недоверчивым облегчением выбрался на долгие изволоки южного берега. Оглянулся, различил вдали чёрную короткопалую пятерню, казавшуюся сквозь туман…