Кажется, на меня вместе с чарами неподвижности набросили и что-то для молчания, потому что ответить я не могла.

Не то чтобы у меня нечто толковое для ответной реплики образовалось, ругательства в основном, но все равно обидно.

Спальня у бургомистра, а доставили меня именно в нее, была обставлена с королевской роскошью. Позолоченная огромная кровать на постаменте, застеленная черным бельем, мраморный камин и неприличное количество зеркал. Даже потолок оказался зеркальный, я немного полюбовалась отражением своей распластанной на постели фигуры и скосила глаза в сторону. Караколь смущенно потупился:

– Адель, поверь, тебе не стоит опасаться…

В комнату заглянул ливрейный лакей, и хозяин быстро укрыл меня до подбородка тяжелым золоченым покрывалом. За лакеем показалась вереница слуг, они внесли ростовый манекен с алым бальным платьем, молоденькая горничная торжественно, как драгоценность, показала фахану пару туфелек на атласной подушечке. Ясна, она тоже вошла, вполголоса отдавала распоряжения. Секретарша успела сменить наряд, теперь она была в ужасном коричневом платье, которое, видит Спящий, ей шло еще меньше, чем раньше мне.

Вела себя мерзавка как ни в чем не бывало, как будто страшных угроз ее господина не было вовсе. Где-то невдалеке зажурчала вода, моих ноздрей коснулся аромат нездешних благовоний. Мне готовят ванну? Пан Килер собирается меня собственноручно купать?

Но обошлось. Фахан сел в кресло у камина, его сгорбленную фигуру скрыла от меня трехстворчатая ширма, как и все в спальне, золоченая. Если бы его высочество вздумал запрокинуть голову к потолку, он, разумеется, без усилий смог наблюдать, как парочка горничных споро, в четыре руки обтирают абсолютно голую меня смоченными в горячей ароматной воде тряпицами. Но он не стал, я-то как раз за этим следила неотрывно. Меня обмыли, как покойницу, облачили в шелковое нижнее белье, горничных за ширмой оказалось уже четверо, они осторожно приподнимали мое неподвижное тело, поправляли ткань, не обменявшись при этом ни единым звуком. Я видела верхушки их крахмальных чепчиков и макушку секретарши, та стояла у края ширмы, наблюдая за процессом.

Алое белье, алые чулки, алые туфельки с тонкими золотыми каблучками, алое платье, пена кружев, точь-в-точь как на эскизе моей драгоценной Рузечки. Простите меня, тетечки, простите, что вас не уберегла. Одна из девушек осторожно промокнула мои слезы, другая расчесала волосы. Я смотрела наверх. Дорогая фарфоровая кукла, дожидающаяся в кровати свою хозяйку.

Горничные, закончив работу, отошли, Ясна их отослала и велела лакеям убрать ширму.

– Адель готова предстать перед гостями, милорд.

Голос секретарши был полон не злорадного торжества, а грусти и даже, пожалуй, смущения. Я отвлеклась от самолюбования. Девушка плакала, стараясь при этом, чтобы господин не заметил ее слез. Ревнует, но без злобы, обреченно. Экие ардерские барышни тюти, сама соперницу нарядила, да любая тарифка это алое великолепие в лоскуты бы разодрала и еще мне волосы повыдергала, благо я сдачи дать не смогу. А эта… Тьфу!