Тяжело встав, Платек прошаркал на половину Мути. Тот уминал старый диван с резными полочками на спинке. Ворочался, скручивая простынь в жгут, или валялся, натягивая одеяло до плохо выбритого подбородка – здешними лезвиями Neva можно только строгать.

– Скажи, Мазуччо, только честно, – выдавил Аглауко, зыркая черными угольями глаз, – ты что, не хочешь меня лечить?

– Хочу, – буркнул Платек, отводя взгляд.

– Так какого дьявола… – Мути замер. – Сто-оп. Я по-онял… Ты против того, чтобы ликвидировать Миху!

– Да! – рявкнул Томаш, краснея. – Во мне все восстает против убийства!

– Но и нарушить приказ отца Альваро ты не смеешь… – задумчиво выговорил итальянец, не обращая внимания на вспышку напарника. – Вот и тянешь.

Поляк сник, опуская могучие плечи. Мути разгадал его уловку. Ну, да, да! Он нарочно медлил – в наивной, детской надежде на чудо. Вдруг что-нибудь случится, и ему не придется нарушать заповедь Господню!

– В шестьсот семнадцатом постулате «Пути»[26], – назидательно возгласил Мути, – писано: «Повинуйтесь, как повинуется инструмент в руках артиста, не останавливающийся, чтобы размышлять!»

– Миху заказал Кароль Войтыла, польский кардинал, – агрессивно парировал Томаш. – Он хочет хитростью и подлостью занять Святой Престол!

– А когда было иначе? – насмешливо пропел Мути.

– Должно быть иначе, – твердо сказал Платек. – Неужели тебе не жалко этого Миху? Он ведь еще мальчик!

– Я его потом пожалею, – скривил губы Аглауко, – когда убью. Короче! Либо ты меня лечишь, либо я ухожу! Еще неделя, и рана затянется сама. А я и без тебя обойдусь. Михино лицо всего раз мелькнуло, но я его срисовал. И голос помню. Найду!

Кряхтя, он сел и спустил здоровую ногу на пол.

– Лежи! – враждебно буркнул Томаш, пихая напарника в грудь. Тот повалился на подушку, перекашивая рот в долгом стоне. Платек возложил руки на раненый бок – пуля, выпущенная из «макарова», прошила итальянцу косую мышцу, не затронув внутренности. Болезненно, но не смертельно. – Теперь ногу!

Мути послушно, помогая себе рукой, вытянул бледную волосатую конечность – бурые разводы пятнали бинты, окрутившие бедро. Поляк прошелся ладонями, почти касаясь марли.

– Всё. – Платек разогнул натруженную спину. – А теперь слушай.

Он вразвалочку подошел к маленькому окошку, раздвигая кружевные занавески, чтобы оглядеть подходы – и собраться с мыслями.

– В нашем распоряжении почти две недели, – резковато, с напором заговорил он, просчитав ходы и взвесив риски. – Миха занимается в каком-то молодежном центре… там что-то с наукой связано, с техникой… Ну, не важно. Сейчас Михи в городе нет, я его не чувствую. Наверное, уехал куда-то на каникулы. Но шестнадцатого и семнадцатого он будет в Одессе по делам того самого центра, и не где-нибудь, а на окраине, в промзоне. Смекаешь? Один в чужом городе, далеко от дома, от школы…

– А мы будем близко! – захохотал Аглауко. – Мазуччо, ты гений!

Лицо Платека перетянуло гримасой, отдаленно похожей на улыбку.

– Гуариши престо[27], – обронил он и вышел, склоняя голову под низковатой притолокой.

Лишь запершись у себя, Томаш с силой отер лицо, словно сдирая приклеившуюся маску.