Священник вышел из комнаты и ждал за порогом. Возможно, он хотел взять извиняющийся тон, но почему-то заговорил испуганно:

– Милая крошка.

– Спасибо, – ответила Джулиет.

Она решила, что сейчас самое время окончательно распрощаться, но священника что-то удерживало. Он не сводил взгляда с Джулиет и не двигался с места. Поднял руку, словно собираясь ухватиться за ее плечо, но тут же опустил.

– У вас не найдется немного… – забормотал он, дернув головой.

Вместо «немного» у священника вышло что-то вроде «бебого».

– …со… га… – закончил Дон, схватился рукой за горло, а потом махнул в сторону кухни.

Джулиет решила, что он пьян. Голова его слегка раскачивалась из стороны в сторону, а глаза как будто подернулись пеленой. Он уже пришел к ним нетрезвым или принес спиртное во фляжке? Но потом Джулиет осенило. Она вспомнила одну девочку из школы, где полгода учительствовала. У той был диабет, и время от времени, если она слишком долго ничего не ела, с ней случались приступы: заплетался язык, путались мысли, не слушались ноги.

Джулиет устроила Пенелопу на бедре, взяла священника под руку и повела на кухню. Сок. Той девочке давали попить сока, – наверное, и Дону требовалось то же самое.

– Подождите чуть-чуть, совсем чуть-чуть, все будет хорошо, – повторяла Джулиет.

Опустив голову, Дон опирался на кухонную стойку.

Апельсиновый сок кончился – Джулиет точно помнила, как утром налила остатки Пенелопе, думая, что надо будет сходить и купить еще. Но нашлась бутылка виноградной газировки, которую Сэм и Айрин любили пить после огородных работ.

– Вот, – сказала Джулиет, налила священнику стакан, привычно управляясь одной рукой. – Вот.

И пока он пил газировку, добавила:

– Простите, что сока не нашлось. Но все дело в сахаре, верно? Самое главное – сахар?

Опорожнив стакан, Дон выдавил:

– Да. Сахар. Спасибо.

Его речь уже стала более членораздельной. И это тоже было знакомо Джулиет: та ученица, больная диабетом, тоже оправлялась после припадка очень быстро – это казалось чудом. Но перед тем, как окончательно прийти в чувство, окончательно стать собой, Дон исподлобья посмотрел ей в глаза. Скорее всего, ненамеренно, случайно. В его взгляде не было ни благодарности, ни прощения – в нем вообще сквозило мало человеческого; а эти глаза были глазами загнанного зверя, цепляющегося за любой шанс на спасение.

А потом, в считаные мгновения, глаза, как и все лицо, преобразились; на смену зверю пришел человек, священник, который опустил стакан и выбежал из дома, не проронив больше ни слова.

Когда Джулиет зашла к матери за подносом, та спала – а может, притворялась. У Сары границы между крепким сном, полудремой и бодрствованием теперь настолько стерлись, что различить эти состояния было крайне трудно. Как бы то ни было, когда она заговорила с дочерью, ее голос был чуть громче шепота:

– Джулиет?

Джулиет застыла в дверях.

– Ты, должно быть, считаешь Дона, как бы это сказать, недотепой, – выговорила Сара. – Но дело в том, что он болен. У него диабет. Это тяжелый недуг.

– Да, – отозвалась Джулиет.

– Ему нужна вера.

– Удобная отговорка, – отрезала Джулиет; правда, негромко, – возможно, мать даже не расслышала ее слов, потому что продолжала говорить.