Нет, не так. Ее натуральный цвет волос был теперь белым.

Нечасто в жизни случается – по крайней мере, если ты женщина – увидеть себя вот так, без подготовки. Это видение оказалось еще кошмарнее тех снов, в которых она как ни в чем не бывало разгуливала по городу в ночной рубашке или, еще того чище, в одной пижамной куртке.

В последние десять-пятнадцать лет она, оказавшись на улице, нередко изучала свое лицо в беспощадном дневном свете, чтобы решить, какой выбрать макияж и не пора ли все же начать красить волосы. Но то, что она увидела сейчас, стало для нее ударом: она заметила не просто проблемные места, как старые, так и новые, или очередной признак увядания, с которым нужно что-то делать, но совершенно чужое лицо.

Лицо человека, которого она не знала и не хотела знать.

Безусловно, она тотчас заставила себя успокоиться, изменить выражение лица, и результат не замедлил сказаться. На сей раз она узнала в отражении саму себя. И тут же заметалась наобум в поисках нужного магазина, как будто не могла терять ни минуты. Ей требовался лак для волос, чтобы пряди не топорщились. И более яркая помада. Насыщенно-коралловая, но она сейчас стала редкостью, в отличие от почти телесной, более модной, но невыразительной розовато-коричневой. Стремление найти нужную косметику погнало ее назад (в трех-четырех кварталах она приметила аптеку), а нежелание сталкиваться с Адамом-и-Евой побудило перейти на другую сторону.

Не случись этого – не произошло бы и встречи.

По тротуару шел еще один пожилой человек. Да что там – старик, невысокий, но крепкий и осанистый, почти лысый, если не считать хохолка тонких седых волос, развевавшихся на ветру, совсем как у нее. Одет он был в джинсовую рубашку с расстегнутым воротом, старую куртку и штаны. Он не изображал из себя молодого: ни конского хвоста, ни шейного платка, ни джинсов. Но при этом он ничем не напоминал тех людей, с которыми она ежедневно сталкивалась на протяжении последних двух недель.

Она узнала его почти сразу. Это был Олли. Но она остолбенела: у нее были веские причины считать, что этого не может быть.

Олли. Живой. Олли.

И он воскликнул:

– Нэнси!

У нее на лице (когда сошел первый испуг, которого он, вероятно, не заметил) появилось, должно быть, то же выражение, что и у него. Недоверчивое, ликующее, виноватое.

В чем же он мог себя винить? В том, что они расстались отнюдь не друзьями, что все эти годы не общались? Или в том, что с каждым из них произошли перемены, которые бросались в глаза и не обещали поворота к лучшему.

У Нэнси, разумеется, было больше причин впадать в ступор. Но до поры до времени она решила помалкивать. Сперва требовалось сориентироваться.

– Я здесь с одной ночевкой, – сказала она. – В смысле, со вчерашнего вечера до сегодняшнего. Ездила в круиз на Аляску. С другими старыми вдовами. Уилф ведь умер. Считай, год, как его нет. Мне кусок в горло не лезет. Места себе не нахожу. С трудом соображаю, как сюда попала.