Я не стала спорить, но, с моей точки зрения, вероятность того, что Олли пустит здесь корни и возглавит лесопилку, примерно такая же, как для меня – стать танцовщицей варьете.

Он просто умеет себя подать.

Поначалу я надеялась, что Джинни избавит меня от его присутствия. Как-никак она много читает, курит и, притом что ходит в церковь, высказывает такие мнения, за которые кое-кто может назвать ее атеисткой. А кроме всего прочего, она сама мне говорила, что Олли, с ее точки зрения, недурен собой, хотя и маловат ростом. У него голубые глаза, как раз в ее вкусе, и светло-русые, волной падающие на лоб волосы, будто специально, чтобы очаровывать. Когда я их познакомила, он, конечно, был с ней очень обходителен, постоянно вызывал на разговор, а после ее ухода сказал: «Эта малышка – такая интеллектуалка, куда там».

«Малышка». Да она едва ли не выше его – меня так и тянет ему на это указать. Но я помалкиваю, потому что мужчине, который не вышел ростом, такие вещи говорить бестактно. А как отнестись к «интеллектуалке» – пока не знаю. Да, лично я считаю Джинни интеллектуалкой (вот Олли, интересно знать, читал «Войну и мир»?), но по его тону трудно было разобрать, говорит он это всерьез или в обратном смысле. Как я поняла, если она и вправду интеллектуалка, то это ему не по нутру, а если только вид делает, так это тем более ему не по нутру. Мне бы следовало срезать его какой-нибудь холодной и нелицеприятной фразой, например: «Твои высказывания для меня чересчур глубокомысленны», но с ходу такое, конечно, не придумать. И самое неприятное: когда он так высказался, у меня в глубине души, в самом потайном уголке, возникло легкое подозрение насчет Джинни; да, я ее (мысленно) защищала, но при этом, с долей некоторого вероломства, склонялась к его мнению. Не знаю, смогу ли впредь считать ее такой же умницей, как раньше.

В этом вопросе Уилф поступил совершенно правильно: он наверняка слышал всю их беседу, но промолчал. Можно было бы у него спросить, не считал ли он нужным вступиться за девушку, которую в свое время звал замуж, но я на самом деле никогда напрямую не признавалась, что мне это известно. Уилф часто слушает наши с Олли беседы, склонив вперед голову (он почти всегда принимает такую позу из-за своего высокого роста) и едва заметно улыбаясь. Я даже не уверена: это действительно улыбка или у него просто такая форма губ? По вечерам Олли с Уилфом нередко бывают у нас, и под конец папа и Уилф садятся играть в криббидж, а мы с Олли можем просто потрепаться. Или же мы – Уилф, Олли и я – играем в бридж на троих. (Отец так и не пристрастился к бриджу – считает, что это игра для снобов.) Порой Уилфу звонят коллеги из больницы или же Элси Бейнтон (его экономка, чье имя я никак не могла вспомнить, – пришлось покричать миссис Бокс и спросить). Случается, он тут же уезжает, но иногда, после карточной игры, садится к роялю и начинает играть на слух. Папа неторопливо выходит на веранду, подсаживается к нам с Олли, мы все слушаем музыку и раскачиваемся в такт. В таких случаях меня не покидает ощущение, что Уилф играет на рояле не для нас, а для себя. Ему не важно, слушаем мы его молча или переговариваемся. Бывает, мы заводим разговоры намеренно, ради отца, который от классической музыки на стенку лезет: его любимая мелодия – «В Кентукки дом родной». Нетрудно заметить, как он начинает нервничать: от такой музыки ему кажется, будто весь мир сходит с ума. А потом он (отец) и никто другой распинается перед Уилфом, как нам всем понравилась его игра, а Уилф спокойно и рассеяно говорит спасибо. Мы с Олли благоразумно молчим, поскольку знаем, что наши оценки для него ничего не значат.