Уилф провел нас по всему дому. По одну сторону коридора столовая, по другую – гостиная, в кухне – встроенная мебель, двойная раковина и новейшая электрическая плита. У двери черного хода теперь устроен дополнительный совмещенный санузел, а рядом стенные шкафы, такие просторные, что туда можно заходить, да еще с зеркалами во всю дверь. Повсюду светлый дубовый паркет.

Прихожу домой – и вижу это убожество: на стенах темные панели, все старомодное. Утром сели завтракать, и я говорю отцу: хорошо бы к столовой пристроить застекленный солярий, чтобы у нас хотя бы одно помещение было светлым и современным. (Забыла отметить: у Уилфа солярий пристроен симметрично флигелю, с другой стороны дома, и получился удачный противовес.) А отец говорит: с какой радости? У нас, мол, и так есть две террасы, на одной тебе солярий утром, на другой вечером. Так что никаких усовершенствований я, скорее всего, не добьюсь.

1 апр.

Утром, едва проснувшись, разыграла отца. Выбежала в коридор и давай вопить, что ко мне в комнату через дымоход попала летучая мышь. Отец выскочил из ванной, подтяжки спущены, на щеках пена, и велел мне прекратить истерику и бежать за шваброй. Принесла я швабру, сама забилась на черную лестницу, якобы от ужаса, а отец вслепую, без очков, начал колотить по стенкам шваброй, чтобы вспугнуть летучую мышь. В конце концов я сжалилась и как закричу: «С первым апреля!»

Ну вот, а потом звонит Джинни и начинает причитать: «Нэнси, караул! У меня выпадают волосы, прямо клочьями, вся подушка в моих дивных локонах, а голова наполовину лысая, мне теперь из дому не выйти, срочно приезжай, – может, мы с тобой сумеем сделать парик?»

А я ей хладнокровно: «Разведи клейстер из муки с водой и прилепи свои волосы обратно. Надо же такому случиться именно первого апреля».

Дальше придется написать о том, что мне не слишком приятно вспоминать.

Не дожидаясь завтрака, я побежала к дому Уилфа, потому что он рано отправляется в больницу. Он открыл мне сам, в жилете, без пиджака. В кабинет я решила не соваться – думала, там еще закрыто. На кухне возилась старуха-экономка (даже не знаю, как ее зовут). Я считаю, открывать дверь – это ее обязанность, но Уилф просто оказался в прихожей: готовился уходить на работу. Он удивился: «Это ты, Нэнси?»

Я, ни слова не говоря, делаю страдальческую физиономию и хватаюсь за горло.

«Что с тобой, Нэнси?»

Хватаюсь за горло другой рукой, жалобно хриплю и мотаю головой: дескать, голоса нет. Бью на жалость.

«Сюда», – говорит Уилф и ведет меня боковым коридором через весь дом, а оттуда в кабинет. Я замечаю, что старуха подсматривает, но виду не подаю, разыгрываю свою роль.

«Так-так», – говорит он, усаживает меня на стул для пациентов и включает рефлектор. Шторы еще опущены, в кабинете воняет какой-то дезинфекцией. Уилф достает шпатель и такое специальное зеркальце с подсветкой для осмотра горла.

«Открой рот как можно шире».

Я так и сделала, но не успел он прижать мне язык шпателем, как я закричала: «С первым апреля!»

У него – ни тени улыбки. Отшвырнул шпатель, щелчком выключил подсветку на зеркальце и молча распахнул дверь на улицу. А потом проговорил: «Меня, между прочим, ждут больные, Нэнси. К чему это ребячество?»