Леля, оказывается, училась на архитектора, так что в ее хронике было много необычных зданий, футуристических картинок и городских пейзажей. Ей, похоже, нравилась группа «Quinn», а еще Билли Айлиш и Билл Скарсгард, и она часто выкладывала интервью, треки, постеры.
Миша так и стоял, листая Лелину страничку, пока смартфон в его руках не зазвонил снова. Номер был смутно знаком, но вспомнить, кто это, он не смог.
– Добрый день, я с Михаилом говорю? – голос был мужской и тоже, кажется, знакомый.
– С ним, – ответил Миша, все еще прибывая в приподнятом настроении. – А вы кто?
– Я Роман Щеглов. Помнишь, ты к нам в редакцию приходил, Илья нас познакомил?
Все встало на свои места: телефон городской, Илья с него иногда звонил. И Романа Миша помнил: хороший парень, спокойный, работает ответственным секретарем в журнале. Как Илья говорил, ответсек – это правая рука главного редактора: планирует и ставит материалы в очередной номер, контролирует сдачу статей, координирует деятельность рекламной, информационной служб и отдела распространения.
– Помню, конечно. Извини, сразу не узнал.
– Слушай, ты же Илюшкин лучший друг.
Начало Михаилу категорически не понравилось. Хорошее настроение улетучилось без следа.
– Что случилось? – быстро спросил он, чувствуя, как похолодело в желудке.
– Мы, в общем-то, сами не знаем. Думали, ты скажешь. Мы – в смысле, в редакции. Ты с Ильей давно виделся? Знаешь, куда он подевался?
Глава одиннадцатая
Что-то взорвалось в голове у Чака. Мир на мгновение перестал существовать, окрасился огненно-багряным цветом. Глаза резануло белой, слепящей болью, и он закричал, прижимая к ним руки.
Потом боль отступила, алое сияние померкло, и он снова увидел комнату Таси. Все та же угольная чернота на потолке и стенах, то же запустение и затхлая, сырая, рыбная вонь. И мутное окно вместо волшебно-прекрасной картины, которая была здесь секунду назад.
«Не было! Ничего тут не было! Это все она!»
Словно в подтверждение его мыслям сбоку раздалось квохчущее хихиканье. Но все это почти не имело значения, куда важнее было другое.
Мама.
Она, похоже, все еще была во власти дурмана, все еще видела перед собою утраченную дочь и…
И открывала окно.
– Нет! – завопил Чак и бросился вперед, позабыв о преграде.
Но невидимая завеса, в отличие от восхитительного миража, никуда не делась. Напоровшись на нее, Чак отлетел назад, но тут же вскочил и снова попытался достучаться, докричаться до матери.
– Мама! Стой! Это я! Мама! Не делай этого!
Окно было распахнуто настежь. Помедлив мгновение, мать взобралась на подоконник.
Чак бился и бился о прозрачную стену, продолжая кричать. Только мама не слышала. Пребывая в призрачном, иллюзорном мире, она стояла на узком подоконнике, а прямо перед ней разверзла зубастую жадную пасть смерть. Четвертый этаж, голый асфальт под окнами…
– Не надо, мама! Мама!
От крика срывались связки, Чак все пытался преодолеть преграду, раз за разом врезаясь в нее, пока это, наконец, не удалось.
По инерции он влетел в комнату и, не удержавшись на ногах, повалился на пол. Ударился, но не заметил этого, не ощутил боли в ноге, поднялся, ринулся к окну, к матери, все еще отказываясь верить тому, что подоконник пуст.