Для гордости у Инги Оттовны имелись все законные основания. Когда двенадцать лет назад она стала заведующей этого дома малютки, здесь не было ни игровой, ни веранды, ни шведских стенок, ни теплых полов. И уж конечно, ни о каком батуте она и мечтать не могла. Единственное, о чем она тогда мечтала, — чтобы в коридоре второго этажа из-за вечных протечек окончательно не обвалился потолок.
Половина здания тогда была в аварийном состоянии. Дети размещались только на первом этаже, в трех тесных комнатушках с голыми стенами. В комнатушках впритык друг к другу, так плотно, что едва можно протиснуться, стояли жуткого вида кроватки с погрызенными, как сваи бобровой хатки, прутьями. В кроватках на голой клеенке (пеленок вечно не хватало) лежали и сидели дети. Не было ни занавесок, ни ковриков — только серые стены и зеленый холодный линолеум на полу. По ночам в комнатах шныряли здоровенные наглые крысы. Памперсы? Бог с вами, какие памперсы! Здесь и слова-то такого не слышали!
Старших детей раз в день вынимали из кроваток и пускали на пол — поползать, походить. Дверь на это время перегораживали невысокой деревянной решеткой, в лучшие времена служившей бортиком детской кровати. Потом малышей снова распихивали по кроватям.
Персонала катастрофически не хватало. В старшей группе (дети 3–4 лет) была одна нянечка на сорок человек малышни. Из игрушек имелись пластмассовые медведи с отломанными лапами, несколько сдутых мячей, кегли, погрызенные не хуже, чем кроватки, и мешок кубиков. Все. Больше никаких игрушек не было. А если что появлялось — неважно, игрушки ли, новые пеленки, шерстяные одеяльца из гуманитарной помощи, дефицитная гречка, галеты или детские мясные консервы, которые время от времени присылал Красный Крест, — няньки, воспитатели и поварихи по-быстрому растаскивали все, что мало-мальски может пригодиться в хозяйстве. Тащили все и вся. «А что вы хотите? — удивилась бухгалтерша, когда Инга Оттовна поймала ее на откровенном воровстве — та волокла с кухни пятикилограммовый пакет сухого голландского молока и упаковку соков, предназначенные для детей. — Вы думаете, кто-то станет за такую зарплату работать?»
Бухгалтершу Инга Оттовна уволила через полтора года. Взяла на ее место свою институтскую подругу, сидевшую на тот момент без работы. Года два Инга Оттовна чаще ночевала в кабинете на кушетке, чем дома. Она сама красила стены в коридоре, сама следила, чтобы кашу варили по утвержденной ГОСТами рецептуре, а не по принципу «стакан манки на ведро воды». Постепенно ей удалось сменить практически весь персонал, отремонтировать здание, навести порядок. Год за годом Инга Оттовна обивала пороги, писала письма в управу, сидела в приемных высоких чиновников, знакомилась с нужными людьми, выбивала финансирование, искала и находила дешевые стройматериалы, непьющих рабочих, воспитателей, которые не станут бить детей, поваров, которые не тащат с кухни все, что может пригодиться в хозяйстве…
Нельзя сказать, чтобы Инга Оттовна любила и жалела детей на разрыв сердца. И слава богу, потому что такая любовь на разрыв, навзрыд — опасна. Когда-то, сразу после института, Инга Оттовна, тогда еще рядовая сотрудница опеки, без опыта и мало-мальского представления о реалиях жизни, увидела — близко, глаза в глаза, — что может наделать излишняя истовость. Дело было в одном из московских роддомов. Молоденькая девочка, почти школьница, родила и собиралась писать отказ. Обычная история, каких сотни и тысячи, ничего из ряда вон. Восемнадцать лет, первая любовь, строгие родители, отцовское «с ребенком на порог не пущу», папаша ребенка, студент первого курса истфака МГУ, в панике заявивший, что «это не он», сбежавший куда-то на раскопки, подальше от всей этой неприятной ситуации. И — акушер-гинеколог, девица-ординатор, с пылу с жару из Первого меда. Отличница, перфекционистка, страстная натура, желающая изменить мир, причем немедленно, не сходя с места.