Мураками: У вас было воспаление легких. Удивительно, как вы вообще выдержали восемьдесят минут.

Одзава: Я чувствовал, что температура высокая, но специально не мерил – боялся. (Смеется.) Было сложно исполнить сразу все произведение, поэтому для меня запланировали антракт.

Мураками: Изначально в этом произведении нет антракта?

Одзава: Нет, его сделали специально для меня. Но, знаете, я и раньше делал в нем антракт. Тем более что так указано в партитуре. Не могу вспомнить где. Возможно, в Тэнглвуде. Произведение длинное, концерт был на свежем воздухе. Мы делали антракт, чтобы люди могли отойти в уборную. К тому же лето, жара. Может быть, из-за этого.

Мураками: Что касается записи в «Карнеги-холле», я пока успел послушать только Брамса, но исполнение показалось мне очень напряженным.

Одзава: Да, думаю, это из-за волнения. И все же я получил огромное удовольствие.

Мураками: Я вдруг понял, что за все эти годы вы ни разу не записывали «Песнь о земле».

Одзава: Не записывал.

Мураками: Удивительно. Почему так? При том, что Первую симфонию вы записывали аж три раза.

Одзава: Почему? Я и сам не знаю. Может быть, не нашлось двух выдающихся певцов сразу. Для нее нужны тенор и альт или меццо-сопрано. Хотя бывает и два мужских голоса. Мы часто исполняли его с Джесси Норман.

Мураками: Я всегда считал, что у азиатского дирижера это произведение приобретает особый колорит.

Одзава: Совершенно верно. Кстати, однажды, во время исполнения «Песни о земле», я сломал палец. Вот здесь, видите? (Показывает мизинец.)

Мураками: А что, дирижируя, можно сломать палец?

Одзава: Есть такой канадский тенор, Бен Хеппнер, настоящий здоровяк. Он пел здесь – справа от меня, а Джесси Норман – с другой стороны. Два дня репетиций он пел, держа ноты в руках. Но перед самым концертом захотел освободить обе руки и попросил установить пюпитр. Менять что-то перед выступлением всегда чревато. А с его ростом пюпитр Хеппнеру соответственно нужен высокий. Если такая конструкция упадет в зал, пострадают зрители. Будет катастрофа. Поэтому ему принесли что-то вроде кафедры. Знаете, такая массивная штука, как у пастора на проповеди. Я уже тогда заподозрил неладное – как в воду глядел: стоило мне на форте резко махнуть рукой, мизинец зацепился за кафедру и сломался.

Мураками: Наверное, больно было.

Одзава: Жутко больно. Больше тридцати минут терпел, продолжал дирижировать, а когда закончил, мизинец уже вот как распух. Тут же поехал в больницу, сделали операцию…

Мураками: В работе дирижера много трудностей. Опасности подстерегают в самых неожиданных местах.

Мураками: И все-таки очень досадно, что нет записи «Песни о земле». Мечтаю услышать ее в новом исполнении маэстро Одзавы, который продолжает меняться.