Одзава: Да. Но это во многом зависит от тембра контрабасиста. То, что часть начинается с длинного соло контрабаса, уже само по себе беспрецедентно. Соло контрабаса – в принципе исключение, а тем более в начале музыкальной части… Малер очень своеобразен.

Мураками: Лично мне нравится этот фрагмент. Но поскольку он в определенной степени задает тон всей музыкальной части, исполнять его, видимо, довольно сложно. К тому же он долго играет один.

Одзава: Да, сложно. Иногда вне репетиции мы подолгу беседуем с исполнителем. О том, где стоит играть мягче, где интенсивнее, а где приглушить звук.

Мураками: Но для самого контрабасиста это соло – явно уникальная возможность, и он наверняка сильно нервничает.

Одзава: Конечно. Кстати, в любом оркестре на прослушивании контрабасиста обязательно просят исполнить это произведение. От этого зависит, возьмут ли его в оркестр.

Мураками: Вот как?

Одзава: На заднем фоне гремят литавры: ун, ун, ун.

Мураками: Долго чеканят в монотонном ритме, на четыре счета.

Одзава: Да. Ле-ла-ле-ла. Как будто сердце стучит. Их музыкальные рамки четко определены. Литавры не ждут контрабас, это он должен под них подстроиться. Как не ждет биение сердца. Со всеми переводами дыхания и с чем угодно они обязаны уложиться в эти рамки. Видите запятую?

Мураками: Да. Это еще что такое?

Одзава: Лии-ла-ли-лаа, лаа. (Напевает мелодию контрабаса.) Это знак, что здесь надо перевести дыхание. Как видите, все расписано. Конечно, контрабасу проще переводить дыхание, чем духовым, но здесь указано, что надо прерваться на миг, как если бы вы переводили дыхание. То есть звучание не должно быть непрерывным. Малер крайне педантичен в своих указаниях.

Мураками: Ого.

Одзава: Смысл в том, чтобы фраза вступающего за этим гобоя получилась живее: ряттатари-ран-ран. (Напевает, упруго выговаривая звуки.) Так Малер расставляет акценты для дальнейшего вступления инструментов вроде арфы, которым сложно вступать. Арфу трудно расслышать. Это тихий инструмент. Поэтому здесь везде стаккато.

Мураками: И правда, довольно подробно. Наверное, сложно было писать такую партитуру.

Одзава: Поэтому исполнитель и нервничает.

Мураками: Волнуется. От него постоянно требуется предельная сосредоточенность.

Одзава: Да, очень волнуется. Вот здесь тоже не просто торираа-яа-татаам, а ториира, я, тта, там. Все расписано. Не расслабишься.

Мураками: Имеющееся здесь указание «mit Parodie» означает «исполнять пародийно».

Одзава: Да.

Мураками: Тоже непросто, если вдуматься.

Одзава: Здесь должна быть слышна пародия.

Мураками: И чтобы при этом не скатиться в вульгарность.

Одзава: Верно. Одно это предписание уже сильно влияет на музыку. Интересно.

Мураками: У Малера много указаний, но ведь бывает, что исполнители вроде бы играют в соответствии с нотами, а звук все равно отличается от того, что вы ожидали?

Одзава: Конечно, бывает. Если звучание, задуманное мною, отличается от звука исполнителя, я стараюсь приблизить одно к другому. Объясняю словами, требую жестами.

Мураками: А бывает, что плохо доходит?

Одзава: Конечно, бывает. Где пойти на компромисс, а где долбить до нужного результата – в этом и состоит работа дирижера на репетиции.