Я хмуро посмотрел на него, и мы с Фрейзером сели на лошадей и отправились на площадь, в кабак, располагавшийся в здании под вывеской с шестиконечной звездой[103]. Когда я здесь вкалывал, денег на посещение подобных заведений у меня не было. Теперь же они были.

Внутри кабака было на удивление чисто и уютно. Столы из тсуги, стены, покрытые деревянными панелями, головы оленя, волка и лося, и говорливый хозяин. Еда у немца была довольно грубой, но сытной – жирная свинина, кукуруза и действительно хорошее темное пиво. Готлиб – так звали хозяина – хорошо говорил по-английски, хоть и с сильным немецким акцентом. Почему-то мы ему понравились. Может, потому что заплатили не скупясь, может, потому что старательно нахваливали его пиво, может еще почему. Во всяком случае, он старательно пересказал нам все новые городские сплетни, в том числе и про завтрашнюю экзекуцию.

– Бедный мальчик. Пришел-то он сюда уважаемым человеком. Но когда он услышал про то, что кто-то поубивал недалеко отсюда индейцев, он возмутился, и его арестовали, якобы за долги Клинбайлю. Это один из дружков проклятого Меркеля.

– Ведь этого парня уже судили!

– Да какой это был суд? Комедия одна. Судья-то на довольствии у Меркеля, да и Клингбайль ему заплатит какой-то процент.

– Жалко парня.

– И мне жалко, да что ж поделаешь? Я б давно уехал отсюда, но куда? К англичанам не хочу, а все немецкие поселения здесь под пятой той же шайки. Ладно, господа, хватит об этом – вдруг кто-нибудь услышит, тогда нам всем не поздоровится…

– Хорошо, – сказал я, хотя мне все услышанное совсем не понравилось. – А что еще нового в Монокаси?

– Да почти ничего. Разве что какая-то девушка здесь объявилась. Англичанка, да еще и богатая, – слыхал я, что чуть ли не родственница губернатора Виргинии, к тому же то ли графиня, то ли герцогиня. Ей-то здесь бояться нечего – если с такой что-то и случится, от Монокаси останутся рожки да ножки.

– Герцогиня? – спросил я, не веря своим ушам. Неужто?..

– А вот и она, – шепнул Готтлиб, указывая на дверь.

Я не успел даже обернуться, как меня заключили в объятия, и я услышал любимый голос:

– Томми! Томми Робинсон!! Мой Томми!!!

19 июня 1755 года. Медвежьи горы. Джонатан Оделл, почти что сасквеханнок

Три дня назад на рассвете началась переправа на другой берег Джуниаты, навстречу восходящему солнцу. Я еще спросил, зачем мы идем на восток, когда нам нужно вообще-то на запад. Русский по имени Макс, главный их медик, разъяснил мне, что нам необходимо держаться как можно дальше от Брэддока.

– Знаешь, Джонни – Мы уже перешли на имена[104], – с трудом нам удалось победить группу Вашингтона, состоявшую из пары сотен колонистов. Вот только у Брэддока осталось еще больше полутора тысяч человек, и почти все они – регулярные войска. Против них у нас мало шансов устоять. А Брэддок будет нас искать. Конечно, ты, если хочешь, можешь остаться – он же не знает, что ты перешел на нашу сторону.

– Ну уж нет, – сказал я. – Лучше я останусь с вами.

– Вот и хорошо. Мы перейдем через Джуниату и пойдем вдоль реки на север – точнее, не вдоль самой реки, а по параллельной тропе где-то в двух-трех километрах. Это примерно расстояние от мили до двух, – пояснил он, увидев мой непонимающий взгляд. – Река рано или поздно повернет на запад, и где-то там и будет находиться наша цель, Медвежьи горы. Там и дождемся наших.