— А сын жены? — спросил я.

Пожарный растерялся, и нос его снова беспокойно завертелся.

— Там еще был сын?

— Он этим вечером уехал на три дня к своему отцу, — объяснил капитан уголовного розыска. — Ему взялся сообщить о случившемся дед, но в Истру сын еще не приехал.

— Дед — это полковник Свекольников? — задал я естественный вопрос.

— Да. Он самый.

— Как он отнесся к случившемуся?

— А его разве поймешь? Лицо непроницаемое. Губы поджаты, говорит с трудом, никаких эмоций на публике. Профессиональное умение все скрывать. Только курит беспрестанно. Но он и без того много дымит. В прошлый раз мы с ним встречались, он одну сигарету от другой прикуривал. Оттого и кашляет часто. Но после пожара я сам его только со стороны наблюдал. Наш начальник уголовного розыска с ним беседовал в моем присутствии. Соболезнование выражал.

— Он что, частый гость у вас?

— Частый. У него дача под городом. И дочь жила здесь. Полковник справки наводил о Нифонтове. И у нас, и в отделе по борьбе с наркотой.

— Что ему сказали про Нифонтова?

— У нас на него ничего не было. Спокойный человек, приводов не имеет. По картотеке не проходит. А уж что в отделе наркоты сообщили, это у них спрашивайте. Я не в курсе. Свекольников почему-то мне об этом не сообщал.

Я снова повернулся к носатому старшему лейтенанту и спросил:

— Машина тоже сгорела? Темно-синий «Порше» девятьсот одиннадцатой модели?

— Там даже гаража нет, а во дворе автомобиль поставить негде. Не было машины. Я не видел. Может, на платной стоянке оставил? Она от него через квартал, около школьного стадиона.

— А что там с проводкой?

— А ничего там с проводкой, — заявил он, с неповторимой гордостью задирая нос. — Дом был построен из рифленого бруса. Изнутри обшит негорючим утеплителем, поверху — вагонкой. Проводка проходила под обшивкой, что само по себе весьма опасно. Мы все там перекопали, но места замыкания не нашли. Не было там, похоже, его. Оно ведь всегда точно определяется, если провода полностью не оплавятся. Там этого не случилось. Под обшивкой они в короба были уложены, тоже негорючие.

— А что тогда?

— А тогда остается лишь поджог. Только вот неизвестно, кто его устроил. Изнутри или снаружи, тоже еще не определено. Хотя, судя по карте распространения огня, которую мы сразу составили, скорее имел место первый вариант. Да и сам факт поджога еще доказать следует. А это весьма трудно.

— Но есть косвенные улики против Юрия Максимовича, — сообщил капитан. — Допускаю, что они к делу отношения не имеют, тем не менее наводят на определенные мысли о странности его утверждений и вообще поведения после пожара.

— Какие?

— Я только час назад с врачом в больнице разговаривал. Даже с двумя — хирургом и пульмонологом. Второй заявил, что не такое и сильное отравление угарным газом у его пациента. Симптомы, конечно, есть. Рот слишком большой, да и разевал он его часто. Наглотался, конечно, слегка. Но сам Нифонтов изображает из себя человека, находящегося при смерти. Пульмонолог уверен, что симуляция налицо. Рентген о том же говорит. А хирург обладает весьма острым взглядом. Он сказал, что порезы на руках не от стекла. Нифонтов же сообщил, что когда проснулся, сначала сразу на улицу выскочил с испуга. Потом сообразил, что жена наверху осталась, решил вытащить ее, разбивал окна, порезался о стекло и наглотался дыма. Только потом, говорит, сообразил, схватил лопату и стал ею стекла разбивать. Но кто даже в панике будет колотить окно мягкими тканями предплечья? Кулаком — это возможно, вполне реально. Но не предплечьем. Да и сами порезы не характерны для стекла. Хирург предполагает, что Нифонтов сам себе чем-то руки искромсал, чтобы показать свои попытки спасти жену. Большие портновские ножницы были найдены на пожарище, неподалеку от места, где был вход в дом.