Готово.

Передернул затвор, рванул назад, к лестнице, – с автоматом, болтающимся на одноточке сбоку и почти двадцатикилограммовой винтовкой в руках. Если тот, кто снаружи, услышит выстрел – он попытается проскочить. Потом – ворваться и занять первый этаж. А вот гранату он вряд ли бросит: не захочет привлечь внимания. Хотя могу тут и ошибаться.

Бросит?

Я залег на лестнице, прямо там, в очень неудобной позиции, когда ноги выше головы. Возможно, сделал ошибку, но судьба покажет. На лестнице у меня минимальный риск быть порванным осколками гранаты. Американца, конечно, порвет.

Вот только что-то никто не спешил наступать. Никто не кидал гранату, не топал, как слон на улице. Только что-то с негромким хлопком рвануло на дороге – то ли бак, то ли кто гранатой себя подорвал.

Антересные дела.

Поняв, что время у меня есть, я заменил «полтинник» на автомат. В ближнем бою он куда сподручнее.

– Черт, развяжи меня!

– Заткнись, сукин сын!

Если кто на улице замер у стены и слушает, то можно ждать неприятностей. Опытный человек даже по голосу сможет определить, где примерно враг.

От того, что я так лежал, пот катился не вниз, а вверх, и шею жгло и саднило.

Похоже, все-таки всё. По крайней мере – пока всё.

Винтовку я перенес под лестницу, в темноту, держа автомат одной рукой – он легкий, такое позволяет. Целясь в направлении двери, подкрался к стене, переждал, прислушиваясь, потом выглянул – как мышь из норы. Ни хрена, только машина догорает да жмурик там лежит, где я его и пристрелил, никуда, гад, не делся.

Сколько их было? С американцем – трое или четверо. Один смотался, и я его пристрелил. Остальные, надо понимать, сгорели. Сколько было во второй машине? Можно предполагать, что семеро, и, может быть, еще трое в пикапе. Но там еще работал снайпер – часть из них прибрал он. Как минимум двоих – одного из автомата, через дым, и одного из винтовки, когда тот был на пулемете, успокоил я. Еще как минимум одного уделали на пулемете до меня.

Время идет.

Почему я занимаюсь этими подсчетами? Да потому что не хочу пулю в спину получить. Или в брюхо. Это еще со времен борьбы с басмачеством известно – врага не только стрелять, врага считать надо. Троих пристрелил – четвертый бах тебя из-за камня. Скажет – почему меня не посчитал, я тоже тут был.

Это я в какой-то книжке про те времена вычитал.

– Борян! – заорал я во всю глотку. – Борян, говорить будем?! Базар есть! Нам делить нечего!

Если он жив, то откликнется. Зуб даю.

– Борян! Борян, непонятка это!

– Развяжи меня!

Американец. На мою голову.

Борян не отвечал и наверняка был мертв. Что ж, пусть иракская земля будет пухом. Сказать, что я особо переживаю, – значит покривить душой.

Держа дверь на прицеле, я переместился к американцу. Присел на колено.

– Снайпер чей был. Твой?

– Мой. Развяжи меня!

– А эти кто такие?!

– Не знаю.

– Врешь.

– Не знаю!

– Ладно. Верю. Тот, у тебя за спиной, за что тебя замочить хотел? Ты ему деньги был должен или что?!

Американец разразился бранью.

– Ладно, заткнись. И повернись.

Американец повернулся. Я разрезал наручники – пластик лопнул с легким щелчком. Надо дать ему немного пищи для размышлений – пусть тоже прикинет, что к чему.