— Скажешь, выгнали! У нас не выгоняли… Девять граммов в затылок, и все! Не сумел оправдать доверие партии. А с Федькой… Федотом совсем другое. Взорвался он вместе с двумя… Как же их звали-то… Ведь уже и не вспомнишь, столько лет-то кануло. Ага, вспомнил! Одного звали Поликарп, сухой, длинный как жердь, все время на гимнастерке орден Красной Звезды носил. По нему, кстати, его потом и опознали. А другой коротышка такой был, с выпученными глазами, он мне жабу напоминал. Нельзя о покойниках плохо говорить, но тип был неприятный.

— И как же это их угораздило?

— А хрен их знает, как получилось! Ты бы того, разлил, что ли, — кивнул старик на бутылку, барственно возвышающуюся среди снеди.

В этот раз наливать себе Варяг не стал (не тянуло), зато старику не пожалел, налил полную. Подняв рюмку с коньяком, старик вновь принялся разглядывать ее на свет. Было заметно, что в немалой степени его интересовала эстетическая сторона напитка.

Выпив, Гурий Валерьевич шумно выдохнул, и его маленькие цепкие глазенки забегали по столу, выискивая очередное лакомство. На сей раз его душа возжелала окорока.

— Одним из преподавателей у нас был Петр Михайлович Голицын, из тех самых… Генерал-лейтенант царской контрразведки. В Первую мировую, говорят, он творил чудеса. Нас он тоже удивлял… Это сейчас можно свободно говорить об этом, а в то время было нельзя. Язык в задницу засунули и молчали. Так вот, по каким-то надобностям они к нему в квартиру при школе поперлись. А что там случилось, не разобрать! В общем, всех их в клочья разорвало.

— Генерала тоже? — удивился Владислав.

— И генерала.

— Как же вы их опознали, если в клочья.

— А опознания-то и не было. Тут же пожар начался. Генерала признали по серебряным часам, которые он все время при себе носил. Других тоже по вещам. — Пожав плечами, старик добавил: — Может, чего и напутали, только ведь им уже все равно. Хоронили их в закрытых гробах.

Качественный коньяк на старческий организм воздействовал вполне благотворно: на щеках выступил розовый румянец, помолодел дедуля, будто бы живительного молочка испил. Сейчас бы ему в самый раз молодку!

— А хоронили где?

Старик махнул рукой:

— А там и схоронили. Неподалеку сельское кладбище было.

— На могилах ты бывал?

Старик удивленно посмотрел на гостя. Его бесцветные ресницы недоуменно запрыгали.

— А чего туда ходить-то? Могилы, они и есть могилы.

— Показать сумеешь?

— Думаю, что вспомню. На сельских кладбищах мало что меняется.

Старик потянулся за бутылкой, но Владислав отодвинул ее в сторонку.

— Не торопись, Гурий Валерьевич, все твое будет. Одевайся, едем!

Губы старика негодующе сжались, на лбу появилась глубокая складка.

— А на хрена! — после некоторой заминки подобрал он нужное слово. — Мне и здесь хорошо.

Варяг улыбнулся. Знакомая порода, сейчас в старике прорезалось упрямство. Не переломить. Уговоры тоже бесполезны. В таких случаях Варяг исходил из принципа, если человека нельзя уговорить, то его можно купить. Это более короткий путь, чем укладывать его живым в гроб или ставить на живот раскаленный утюг. Сунув руку в карман, Варяг вытащил нераспечатанную пачку сторублевых купюр и небрежно бросил ее на стол.