У меня нет цветов, тем более – из Иного мира, и мне остается только положить на одеяло ярко-алый осенний лист, подобранный во дворе.

Жизнь возвращалась вместе с болью. Боль стала ориентиром, маячком в зыбком мире беспамятства. Ее волна и вынесла меня на поверхность.

Белый потолок. Смутные пятна лиц. Обрывки слов.

– Жить будет.

– Организм молодой, здоровый. Выкарабкается…

–…а жаль парня, – судя по голосу, женщина. – Красивый.

– А некрасивых, по-вашему, не жалко?!

А потом волны вновь сомкнулись надо мной.

Второй раз я «всплыл» уже в палате. Тесная комнатка, на одного – неужели все настолько плохо, что мной не хотят пугать других пациентов? Бледно-зеленые стены. Ну и цвет, повеситься от него хочется.

Боль никуда не ушла, чутко отозвалась на первое же движение. Я замер, боясь вновь ее растревожить. Болело все. Говорят, никогда не узнаешь, сколько у тебя костей, пока от души не приложишься всем телом. Правда. И что точное расположение собственных внутренних органов не запомнишь, пока не попадешь на стол к хирургу, – тоже правда. Сознание пронзила ледяная игра страха. Вдруг я теперь калека? Все, ходить по стеночке от комнаты до туалета, и хорошо, если ходить, горстями есть таблетки, чтобы задобрить разваливающийся организм, превратить Рин в сиделку при живом трупе?

Жутко осознавать, что еще совсем недавно для тебя был плевым делом любой марш-бросок, ничего не стоило разгрузить машину вместе с другими парнями, даже спарринги в спортзале воспринимались как неотъемлемая часть жизни, а теперь ты рискуешь оказаться запертым в изломанном теле навсегда.

Неизвестно, сколько я бы паниковал, если бы не появление врача. Высокий, бритый наголо мужчина лет сорока, чувствуется военная выправка.

– Здравствуйте, – язык плохо слушается, хочется пить, – сколько я уже тут валяюсь?

– Пятый день. Пришлось подержать под наркозом после операции.

Всего-то? Я хотел спросить, насколько сильно мне досталось, но врач опередил меня.

– Сломаны несколько ребер и левая рука, как пишут в отчетах, многочисленные колото-резаные раны.

Сшивать тебя пришлось долго, но все конечности при тебе, не переживай.

Я облизал пересохшие губы.

– Доктор, только честно. Я не… Не инвалид? Смогу продолжать работать?

– Думаю, сможешь, – кивнул мужчина, – но раздеться на пляже я бы на твоем месте не рискнул.

Тааак. Над умирающими и калеками обычно не шутят даже самые циничные врачи, что утешает.

– Когда я смогу отсюда выйти?

Уличная удача была ко мне милосердна – драк в моей жизни насчитывалось немало, а вот переломов как-то не случалось. Представления не имею, как долго они заживают.

– Торопливый, – не то с осуждением, не то с симпатией бросил врач. – Тебе еще хотя бы на пару месяцев терпения набраться, чтоб уж точно все срослось. А потом, так и быть, можем и домой выписать долечиваться. Чистильщик?

– Да.

– Ну, ваша братия по жизни отмороженная.

Я разогнулась, осмотрела столик с кучей пузырьков с фамилиями пациентов. Издали очень похоже на девчачьи кулоны моего детства. Маленький стеклянный флакончик, внутри несколько ярких бусин или засушенный цветок, в деревянную пробку вкручена металлическая петелька для шнурка. Странно, что никто не додумался использовать для наполнения таблетки, – они ничем не хуже бусин. Закатное солнце за окном просвечивало сквозь осенние листья, и неизвестно, от чего было больше золота на стенах и полу. Конец лета, начало осени. Конец рабочего дня. Выходные воспринимались не как долгожданный отдых, а как время без новостей. Боги, дайте мне не сойти с ума.