– Добавим сюда специфическую, и притом долговременную политику властей в Петербурге, когда национальные чувства окраин угнетаются, а народы русифицируются железной рукой. Это делает ситуацию хоть и революционной, но я вас уверяю, ничуть не интернациональной!

– Одновременно с угнетением культурным, Империя насаждает в тех краях промышленность и развивает сельское хозяйство, ибо близость к европейским рынкам делает это развитие выгодным. И разумеется, развитие промышленности не может обойтись без развитой… более развитой, чем в России, системы образования!

– И что мы видим? – задал Военский риторический вопрос, – С одной стороны окраины, населённые национальными меньшинствами, ненавидящими Петербург и отчасти переносящими эту ненависть на русский народ.

– С другой, – он качнул рукой для наглядности, – забитые, необразованные в массе своей русские крестьяне, которые даже не знают, что можно жить лучше! Жестокий гнёт на всех уровнях, в том числе и религиозном, и одновременно – игра Петербурга на национальном самолюбии русского народа.

– Уже сейчас мы видим, что количество революционеров из представителей русского народа, народа глубинного, стремится едва ли не к нолю! Всех нас, – Военгский обвёл рукой Де Флор – представляющих Российскую Империю, здесь больше десятка человек. И нет ни одного… подчеркну – ни одного человека из числа российских крестьян!

– А вы… – Андрэ Жид подался вперёд, с интересом изучая Илью.

– Помор, – спокойно ответил тот, – отдельный этнос, родственный русскому. Хотя не все так считают, ну да это личное дело каждого… и к слову – я как раз вырос в одной из губерний, которые считаются пограничными.

– Представители собственно русского народа, русских крестьян, не имеют даже возможности, – выделил Илья голосом, – присоединиться к революционной борьбе. Парадокс, но большую часть Российской Империи представляет едва ли не самая малочисленная часть социалистического движения!

– Значительная часть революционеров с национальных окраин, – продолжил Военгский устало, – хотя и социалисты, но с явственным оттенком национализма. Да-да… вспомните мои недавние слова о политике Петербурга в приграничных губерниях! Националистическая эта позиция если и не выражена явно, то сидит в подсознании, влияя на принятие решений.

– Интернационализм, товарищи, в такой ситуации может быть декларируемым на словах, но деле это будет национализм под маской интернационализма! Интернационализм за счёт русского народа! Минуточку! – Военгский жестом остановил потенциального оппонента, – Дайте договорить!

– Даже, – выделил он голосом, – если считать всех революционеров людьми глубоко порядочными и непредвзятыми… а мы знаем, что это не так! Но и в этом случае они будут опираться на нравственные и культурные ориентиры, знакомые с детства! На людей, к которым они привыкли в юности, и прежде всего – на земляков.

– Вот поэтому, – Военгский решительно махнул рукой, – я безусловно интернационалист, но – с учётом интересов не только классовых, но и национальных!

– Справишься! – с уверенность, которую сам не чувствую, сжимаю плечо Владимиру Алексеевичу, – Кто, если не ты?! Лифшиц? Или быть может, Гелетей?!