– Он уже сделал его сегодня. – Серые глаза парня сузились и яростно засверкали. – Перед отпеванием! Я ему отказал! Надо было видеть, как его перекосило!

– Вы правильно поступили, – Александра одобрительно склонила голову. – Ведь я сама могу вам помочь. И попробую продать коллекцию по достойной цене. У меня есть знакомые, которые заинтересуются. Я знаю, какие вещи были у вашей мамы, так что уже примерно представляю, кому можно их предлагать. Это не займет много времени, дело праздничное, зимой все продается лучше. Не знаю, какие у Марины были долги и кредиты, но, думаю, вы расплатитесь без особых затруднений.

Заручившись согласием Леонида, художница простилась с молодыми людьми и вышла на улицу. Она только что выиграла у Птенцова задуманный им ход, обеспечила себе хорошие комиссионные от продажи коллекции покойной подруги, но меньше всего ее чувства напоминали радость маклера, который перехватил заманчивую сделку у конкурента.

В конце улицы, там, где трамвайные пути делали поворот, высилась глухая желтая стена кладбища. За ней, казалось, кончался и город: видны были лишь черные ветви спящих деревьев, набухшие близким снегом тучи, низко идущие над приземистой церковью красного кирпича, и недавно вызолоченный купол с крестом. Александра смотрела на него неотрывно, пока не подошел трамвай.

Первым, кого она встретила, войдя через полтора часа в подъезд дома на Китай-городе, был Стас, скульптор с третьего этажа. Мужчина расставил руки, словно стремясь ее поймать, хотя Александра не особенно и увертывалась. Она тоже была рада его видеть. В этом вымершем доме каждый старый знакомый и сосед ценился на вес золота.

Стараясь не вдыхать едкую смесь перегара и одеколона, она рассматривала брутальное лицо соседа, опухшее и раскрасневшееся. Шрам, тянувшийся поперек лба (память о неудачном романе с замужней женщиной) багровел сильнее обыкновенного. Буйные кудри, едва тронутые сединой, спутались и торчали во все стороны, придавая уродливому, но породистому лицу скульптора сходство с лицом сатира, только что вырвавшегося на свет из лесной чащи, где он переживал удивительные приключения.

– На этот раз ты недолго пропадал, – заметила художница, – меньше недели. Обычно гуляешь две, три…

– Да ведь муза моя чуть не на коленях просила вернуться! – пояснил Стас. – Сказала, ты убежала, она здесь одна, ей страшно.

– Марье Семеновне страшно?

Александра не удержалась от улыбки. Уж очень не вязался страх с образом суровой, несгибаемой старухи, державшей в повиновении не только своего буйного подопечного, но и весь дом. Однако Стас был серьезен. И даже (с удивлением поняла художница) трезв. «Неужели старуха все ему рассказала про труп?! Что за новости: Стас вышел из запоя, проспался, чисто выбрит, хотя это его и не красит…» Женщина сдержанно поинтересовалась:

– Ну и что же, ты ее успокоил?

– Вполне. А ты куда запропала, в самом деле?

– У родителей решила пожить.

Стас уважительно поднял брови:

– Дело хорошее. В тепло потянуло, значит?

– Вроде того, – сказала она, уже ставя ногу на следующую ступеньку. Эти мраморные ступени, истертые за многие десятки лет, были похожи на ломти подтаявшего сала, волнистые, неровные. – А теперь вот обратно, в холод. Встретишь мою кошку, передай ей, что я дома.