– Где Настя? – только и спросил Григорий.

– Настя?

От неприкрытой насмешки в голосе отца хотелось зарычать, скаля зубы. Гриша сдержался, понимая, что именно от его спокойствия зависит сейчас судьба девушки.

– Невеста моя. Анастасия Платоновна Збышева.

– Хороша невеста, коли найти её не можешь! – хмыкнул Петр Григорьевич. – Ты, Гриша, на сеновалах да в кустах парковых поищи! Глядишь, найдешь там и невесту свою, и женихов её…

Преображенец все-таки глухо зарычал, не сводя с отца пристального взгляда. Волк внутри бесновался, желая вцепиться в горло обидчика. Синие глаза зло сверкнули, черты лица начали расплываться.

– Батюшка! – возмущенный голос Софьи заставил Григория остановить преображение. – Да что вы такое говорите!

– То, что вижу! – отрезал тот. – И ты, Сонька, в это не лезь! Не твое это дело!

– Не мое, – согласилась та, делая знак брату помолчать. – Да только и не ваше.

– Вот как? Решила по стопам брата пойти? – Петр Григорьевич обернулся к сыну. – Вот, полюбуйся, все твоих рук дело!

– Где. Моя. Невеста? – Григорий смотрел на отца своим звериным взглядом, не мигая. – Я могу по запаху выследить карету, но я даю вам последний шанс. Где она?

Что-то дрогнуло в лице Петра Григорьевича, показалось, или в глазах промелькнул испуг. Впрочем, Белов-старший тут же вновь сурово сдвинул брови.

– Забудь эту девку, – посоветовал он сыну. – Не достать тебе её теперь. Никому не достать.

– Никому… вы… вы убили её? – не помня себя от ярости, Белов кинулся на отца, уже в воздухе преображаясь в волка.

В голове шумело, глаза застилала кровавая пелена. Крики женщин сливались с рычанием зверя. Кажется, Петр Григорьевич кричал что-то, в комнату вбегали слуги, но Григорий уже не слышал этого, зверь рвался вперед, одержимый лишь одним желанием убивать. Рычание, вскрик, хруст костей. Зверь с рыком сжимает челюсти еще сильнее…

– Гриша, это твой отец! – возглас Софьи прорвался в затуманенный разум.

Белов вдруг ощутил во рту вкус крови и медленно разжал челюсти, выпуская руку отца, прокушенную насквозь. Петр Григорьевич стоял и в ужасе смотрел на огромного, злобно скалящегося волка, чья шерсть отливала рыжиной.

– Гришка, не балуй… – прошептал он бескровными губами и закатил глаза. Лакей едва успел подхватить падающее тело.

Чувствуя угрызения совести, Григорий взглянул на побледневшую Софью, та вскочила и бросилась к отцу.

– Будь проклята эта ведьма! – вдруг произнесла Евдокия Андреевна, ни к кому не обращаясь. – Будь проклята!

Мать говорила, точно выплевывала слова, с омерзением смотря на волка, когда-то бывшего её сыном. Тот не торопился преображаться или же каяться в содеянном. Только виновато дернул хвостом.

Лакеи уложили Петра Григорьевича на диван, и один из них поспешил за теплой водой и бинтами. Софья взяла ножницы для рукоделия и начала разрезать рукав камзола, чтобы осмотреть раны на руке. Кровь все еще сочилась, пропитывая ткань рубашки, и Григорий поморщился.

– Ей теперь грехи всю жизнь замаливать! – хмыкнула Лукерья, которой надоело лежать без внимания. Она выпрямилась и расправила кружева на платье. – Так блуднице и надо!