– Гришенька, вы же понимаете, что отказывать вашей матушке я не могу… – вежливо, но твердо произнесла Анна Михайловна.
– А я и не настаиваю, – отозвался тот.
– Проси, – почти благостно кивнула Бутурлина лакею, расправляя пышные кружева на платье.
Лакей поклонился и широко распахнул двери, впуская посетителей. Первым в комнату шагнул Петр Григорьевич. При виде сына бледного и без ставшего уже привычным мундира, Белов-старший нахмурился.
– Гришенька… – Евдокия Андреевна картинно всплеснула руками— Счастье то какое! Живой!
Она собиралась кинуться на шею сыну, но под сердитым взглядом мужа замерла, торопливо достала кружевной платок и приложила к глазам.
– Я всю ночь на коленях простояла, о тебе Бога молила, – всхлипывая сообщила она, – Чтоб простил… на путь истинный наставил…
Петр Григорьевич тем временем обвел взглядом присутствующих, задержавшись на Насте, потом скривился при виде Левшина и запоздало холодно поклонился хозяйке дома:
– Госпожа Бутурлина, прошу прощение за столь неподобающий визит…
– Что вы, Петр Григорьевич, – отмахнулась Бутурлина, которую явно забавляло такое поведение, – Я все понимаю. Сын. Единственный.
– Именно, – голубые глаза зло сверкнули. – Правда, избалован бабами вне меры. Вон мать до чего довел!
В подтверждение слов мужа Евдокия Андреевна громко всхлипнула. Григорий нахмурился. Он знал, что мать действует так специально, чтобы еще больше разозлить отца, не терпящего женских слез и истерик.
В любое другое время преображенец возмутился бы, но сейчас он понимал, что слишком слаб, чтобы ясно мыслить и обязательно проиграет, потому промолчал, лишь глаза упрямо сверкнули.
– Гришенька, – Евдокия Андреевна ахнула, выныривая из-за своего платка. – У тебя глаза опять синие! Петр Григорьевич, глянь, счастье то какое!
Она подлетела к сыну и все-таки повисла на шее. Отец недоверчиво смотрел на наследника.
– Значит ли сие, что ты все-таки оставил богомерзкое занятие в зверя перекидываться? – поинтересовался он.
– Нет, – почти выдохнул Григорий, стараясь не морщится от боли. В порыве радости мать умудрилась задеть больное ребро и растревожить рану.
Под сочувствующим взглядом друга, Белов решительно вырвался из удушающих родительских объятий.
– Намерения мои неизменны, – коротко проинформировал он отца.
Евдокия Андреевна снова ахнула.
– Вот что Гриша, я долго терпел, но более не буду., – непререкаемым тоном произнес Белов-старший, явственно скрипнув зубами от такого своеволия сына. – Сегодня же подашь прошение об отставке и уедешь в имение!
– Нет, – Григорий тряхнул головой, голоса родителей звучали гулко. – Службу я не оставлю, да и с вами никуда не поеду.
– Вот значит как? – Петр Григорьевич помрачнел еще больше. – Против воли родительской идешь?
– Я государыне на верность не для того присягал, чтобы по прихоти родительской клятву рушить!
– Ах ты, щенок! – прогремел Петр Григорьевич, делая шаг к сыну и замахиваясь.
– Перестаньте! – воскликнула Настя. – Он же ранен! И ехать Григорию никуда нельзя!
Две пары глаз с неприязнью взглянули на девушку. Анна Михайловна натянуто улыбнулась: