— Очень, очень интересуюсь. Александр Борисович, Рита!

Я хотел было заикнуться о понятых, но Меркулов, без пальто, уже быстро шел, почти бежал к оранжерее, обгоняя хозяина. Мистер, тихо урча, вышагивал рядом.

Оранжерею совсем не было видно за разлапистыми елями. Ромадин открыл дверь, и мы вошли в душное ветхое строение, затянутое хлорвиниловой пленкой. Рита всплеснула руками от восхищения. Да и было чему удивляться. При тусклом свете уходящего ноябрьского дня оранжерея напоминала подземный грот. По искусственным холмам струились ручейки, бабочки порхали — прямо как летом.

— Ну и красотища! — восторженно обратился я к Меркулову. Лицо моего начальника ничего не выражало. Он взял фонарик из рук хозяина и начал водить им по полу. В углу стояла груда ящиков. Меркулов, сделав двухметровый шаг по направлению к ним, резко спросил:

— Что здесь?

— О, это самая большая ценность, — почти испуганно заговорил Ромадин, — это разные виды роз — «Калифорния», «Малютка». Это, конечно, ещё не цветы, это рассада…

Но все уже было понятно, все. Световой зайчик забегал по ящикам — на углах отчетливо виднелись маскировочные знаки — 1 р, 2 р… Мы с Костей вытащили ящик, помеченный «15 р».

— Извините, Люциан Германович, эту рассаду мне придется вам испортить.

Старик беспомощно глянул почему-то на Риту, как бы ища у нее защиты. Но Меркулов уже вытаскивал из земли, вздымая рыхлый грунт с жалкими побегами будущего чуда природы, тугой сверток, завернутый в обыкновенную клеенку.

Я опять было сунулся со своими понятыми, но Меркулов оборвал меня:

— К чертовой матери всех понятых.

Люциан Германович перекрестился…

Знаете ли вы, что такое финиш при рысистом заезде? Финишем называются последние сто метров перед последней чертой. Это расстояние лошадь в упряжке должна промчаться с наибольшей скоростью, за последней чертой она может хоть издохнуть. Это ее личное дело! Финиш — это полнейшее, максимальное напряжение сил, и, чтобы выжать из рысака финиш, его истязают хлыстом до крови…

Грязнов появился на Московском ипподроме в половине четвертого. Было довольно тепло для конца ноября — около пяти градусов. Скачки были в полном разгаре. К финишу в четвертом заезде рвался «Топаз», любимец публики, ведомый знаменитым жокеем, мастером-наездником Хаджимуратовым.

Взмахнув перед носом контролерши удостоверением, капитан прошел на центральную трибуну и сел недалеко от входа. Ему во что бы то ни стало нужно было отыскать букмекера по кличке «Анджела Дэвис».

Московский ипподром гудел, как встревоженный улей. Близился финиш. Заезд выигрывал не любимец публики «Топаз», а «темная лошадка» жеребец «Гранит».

«Остается всего двести метров. В лидирующей группе „Топаз“, „Гранит“, „Звездочка“, — сообщал радиокомментатор, и голос его передавал все возбуждение от совершавшегося в заезде. — Последние сто метров. Впереди на полкорпуса „Гранит“, за ним „Топаз“, третьей идет „Звездочка“… Вот они уже у финиша. Остаются последние десять метров…»

— «Конюшня!», «Топаз на мыло!», «Мурат, кончай ночевать!», «Гранитик, миленький, поднажми!» — кричала возбужденная толпа. Люди вскакивали с мест, вставали на лавки, забирались на барьеры, бежали вниз по лестнице к месту финиша.