Андрей внимательно посмотрел на меня, погрозил пальцем и сказал:

– Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?

– Андрей, вы меня помните? – спросил я.

Андрей опять погрозил мне пальцем:

– Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были. Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.[3]

– Андрей, я Максим! – Почему-то меня задела его отстраненность. – Помните, вы говорили, что я ваш друг!

Бомж замотал головой:

– Нет его, нет. Нет моего друга юного, нет его на Земле, затерялся он в небесах, вышел и не вернулся.

– Я вернулся! – Я осторожно взял его за плечо, потряс. – Вот он я!

Андрей нахмурился:

– Нет, нет. Оттуда не возвращаются. Те, кто вышел из людей, обратно людьми не становятся…

Он протянул руку и потрогал меня за лицо. Я нахмурился. От Андрея пахло, но не грязью, а скорее какой-то химией и дезинфекцией.

– Вы что-то пили? – спросил я сочувственно.

– Я? Я всегда пью! – возмутился бомж. – Ты про запах? Это мыло, санитарное мыло, меня забрали в санитарный приемник, заставили вымыться, побрили…

Он вздохнул, снова помотал головой:

– Потом, конечно, к ним пришли, велели отпустить. Я схватил штаны и убежал. Все вещи оставил… Но ничего, ничего, главное – тут!

Андрей постучал пальцем по лбу.

– Стихи! Все стихи тут. Решил пойти к Иосифу. Я к нему редко хожу, его любят, его помнят, ему не так сильно одиноко… Но мне надо. Друга забрали, вещи забрали… Но ничего. Ничего. Есть поэты, есть стихи…

Я понял, что говорить дальше бесполезно. Дождь начинал накрапывать все сильнее, я сбросил с плеч плащ. Усмехнулся. Долгий же путь он проделал со мной, лукавый подарок Продавца, скрывающий мои мысли. Ну что ж, будет справедливо ему остаться на Земле, что бы дальше ни случилось.

– Наденьте, Андрей, – ласково попросил я. – Дождик сильный, вы полуголый.

– Не боюсь дождя! – замотал головой бомж.

– А если полиция? Заберут снова…

Это его убедило, он стал засовывать руки в рукава, бормоча:

– Ну спасибо тебе, словно друг мой, обо мне заботишься… Буду дальше стоять, стихи читать, в них большие когда-то были смыслы…

– Что? – выкрикнул я.

– Смыслы, смыслы, – застегивая плащ, сварливо сказал бомж. – Вот друг мой прежний, наивный и юный, сразу бы понял. Смыслы разные формы принимают, поэты часто рождают смыслы…

Он уставился на меня.

Помотал головой.

Потом, неожиданно резким и ловким движением поднял плащ, укрываясь им с головой. Застыл, глядя на меня.

– Вы знаете про смыслы? – спросил я растерянно.

– Максим? Ты действительно вернулся?

Взгляд бомжа вдруг стал четким и ясным.

– У нас очень мало времени, Воронцов, – сказал он. – Несколько минут. Но пока еще время есть.

– Кто вы? – Я хотел дотронуться до него, но непроизвольно отдернул руку. В нем было… что-то большее, чем я.

Он едва заметно улыбнулся, уголками губ.

– Как все мы. Больше, чем кажусь другим, и меньше, чем думаю сам.

– Высший? – спросил я. С испугом и надеждой. Вспоминая, как мы с Миланой, посчитав Андрея всемогущим пришельцем, умоляли его помочь.