— Да, да, не имею права, — повторил Ивашка. — Моя борода не одному мне служит. Вот для тебя я Иван Алпатыч, для других Ивашка, а для многих совсем безымянен, знают они только одну мою кличку «Бородай».

— Кто же они, такие неуважительные? — спросила осуждающе Ирина.

— Средь них много хороших. Так уж получилось, так уж прославлен я на всю нашу державу. Главная моя заслуга — борода, все другое — голова, ноги, руки — на подмоге у нее. Без бороды я вроде дырки у бублика. Сломай бублик — не будет дырки. Отними у меня бороду — стану никому не нужен.

— Ин-те-рес-но… — раздумчиво проговорила Ирина. Помолчала, затем спросила: — И чем же отличилась твоя борода, чем прославилась так?

Тут Ивашка пожаловался, что у него вдруг начались колики в сердце, и полез в землянку отлежаться. Ирина посоветовала ему отлеживаться на свежем воздухе, но рыбак сделал по-своему. Никаких колик у него не было, он поопасился за свой болтливый язык, испугался, что на него нахлынет и он наговорит лишнего. А у рыбака было такое, что не следовало открывать всякому. Он жил у самого бойкого перекрестка лётных троп. Здесь, возле Гостеприимного стана и озера Изумрудного, от Великой тропы, пересекающей всю Россию, отходили, убегали ветки в Башкирию, Киргизию, на Волгу и Кавказ, в дебри северных лесов.

Многое мог бы рассказать Ивашка, он достаточно топтал Русь. Сперва, до встречи с барином, — сиротой, нищим; потом, при барине, — карлой; после того, как барин разрешил ему осесть на Изумрудном, Русь сама повалила к рыбаку.

Русь — земля подневольная. На ней всегда обижали, судили, обирали. Всегда скиталось много бродяг, беглых, скрытников. Вот к Ивашке и повалила эта пешая лётная братия. Она и разнесла его кличку «Бородай».

Ивашка слишком мало знал Ирину, чтобы откровенничать с нею. Она ведь дочь судьи, а судья хоть и хороший, добрый человек, но все же царский судья. Поопасился рыбак не так за себя, как за лётных.

При первом свете, в утреннем, густом еще тумане, Ивашка перевез Ирину на другой берег озера и спросил:

— Тебя подождать? — Он думал, что девушка приехала на свидание к Юшке.

Она ответила:

— Не надо. Я не вернусь.

— Совсем?

— Может быть.

— Отча так?

Вместо ответа она попросила:

— Будут спрашивать, не говори, что видел и перевозил меня.

— Куда же ты? — всполошился рыбак. — Здесь сплошь горы, тайга. Бродят одни лётные.

— Я теперь тоже лётная, — сказала Ирина с отчаяньем. — Тоже попала на эту дорожку.

Хоть и нехорошо лезть в чужие жизни, в чужие души, но у Ивашки вырвалось против воли, от удивления:

— Почему же ты бежишь, голубушка?

Все другие бежали от тюрьмы и каторги к воле-свободе, от чужбины к родине, от ненавистных извергов, палачей и охранников к своим родителям, женам, мужьям, детям. Их вели любовь и тоска, месть и ненависть, жажда правды и светлой жизни всем, кто достоин ее. А почему бежала эта вольная, богатая, любимая, бежала из родного дома?

Вместо ответа, что убегает от страха перед карой, от людского презрения, от стыда и всенародного позора, от родительского горя, Ирина сказала неопределенно:

— Такая уж я несчастная.