Открыл Громов калитку.

Навстречу заржал Башкир.

Громов не впустил его, не обнял, даже не потрепал по шее, — повернулся и возвратился с ременным кнутом.

Свистнул ремень и лег поперек больной спины Башкира.

Взвился конь, а кнут догнал его и еще раз обвил режущим ударом.

Никто не видел, как плакал у ворот Громов с кнутом в руке, но многие видели, как несся безумный конь по каменному шоссе, громыхая копытами.

Мчался Башкир навстречу автолюбителям, видели они его безумно-ярые глаза и давали путь…

Мчался конь, а впереди, прячась за тьму ночи, залегла башкирская степь — ковыльная, мягкая, пьяная.

В соседней балке поет ручей… Для кого? Для себя, для вольных косяков. Они вышли из березовых рощ, где скрывались в жару. На крепких зубах перемалывают росистую траву, из ручья пить будут. Молодняк бросается вперегонки. Впереди — кобылка. Башкир — за нею! Прыжок — и он ее настигнет…

Не забыть этого никогда и еще не забыть, как аркан затянул шею, и кровавая пена поползла изо рта.

Кругом — люди.

Ослабили аркан.

Вскочил Башкир, хотел в степь — с трудом устоял: с боков прикрутили два тяжелых мешка с песком.

И пошел Башкир с ними по кругу…

Не душил канат, не душил, но и в степь не пускал Башкира.

Грыз Башкир мешки с песком… нет! Свои собственные плечи грыз…

И упал…

1924 г.